Предисловие

Предисловие

СЫН РАДОСТИ

БЛАГОДАТНЫЙ ОТРОК

ПОКОРНЫЙ ЮНОША

БРАТЬЯ В ПУСТЫНЕ

ЮНЫЙ ПОСТРИЖЕННИК

НАЕДИНЕ С БОГОМ

ПЕРВЫЕ СПОДВИЖНИКИ

ВЛАСТЬ ЗА ПОСЛУШАНИЕ

СМИРЕННЫЙ ИГУМЕН

ПУСТЫННАЯ НИЩЕТА

СМИРЕННЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ

ПРОРОЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ И ДАЛЬНИЕ ПОСЛАНЦЫ

ВНЕЗАПНАЯ БУРЯ

ДРУГ СВЯТИТЕЛЕЙ

ПЕЧАЛЬНИК РУССКОЙ ЗЕМЛИ

УМИРОТВОРИТЕЛЬ КНЯЗЕЙ

БЛАГОДАТНЫЙ СТАРЕЦ

КОНЧИНА ПРАВЕДНИКА

УЧЕНИКИ СЕРГИЕВЫ В РОДНОЙ ОБИТЕЛИ

УЧЕНИКИ И СОБЕСЕДНИКИ СЕРГИЕВЫ В СВОИХ ОБИТЕЛЯХ

ЖИТИЯ РОДИТЕЛЕЙ ПРЕП. СЕРГИЯ, СХИМОНАХА КИРИЛЛА И СХИМОНАХИНИ МАРИИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Троице-Сергиева Лавра в наши дни привлекает внимание многих. Что влечет сюда людей со всех концов нашей страны, из самых отдаленных уголков ее, а также многочисленных гостей из-за рубежа?

Неповторимый архитектурный ансамбль Лавры, в котором удивительно гармонично сочетаются стили самых разных эпох, от пятнадцатого до девятнадцатого века; насыщенная событиями история монастыря, видевшего в своих стенах и героя Куликовской битвы великого князя Дмитрия Донского, и сурово-деспотичного Ивана Грозного, и отряды польско-литовских интервентов, шестнадцать месяцев осаждавших эту твердыню земли русской в тяжелую годину Смутного времени, и будущего преобразователя России Петра Первого, укрывавшегося в дни своей юности за стенами Лавры от притязаний властолюбивой сестры, царевны Софьи, и мятежных стрельцов.

Как в зеркале, отразилась в истории Лавры история России. Но Лавра – это не только прошлое. На ее территории и в наши дни мирно уживаются музей-заповедник, действующий монастырь  и Московские духовные школы – академия и семинария. И именно эта живая связь времен, уникальное сочетание традиций прошлого и современности так благотворно и так неотразимо действует на всех тех, кто в наши дни посещает удивительную жемчужину русской культуры.

История Троице-Сергиевой Лавры начинается с ее основателя – Преподобного Сергия Радонежского (1314 – 1392 гг) Его трудами и подвигами утверждалась будущая великая обитель, его святость – святость его жизни и духовная сила положили начало тому могучему влиянию, которое оказывала и продолжает оказывать Лавра на развитие отеческой истории и русской культуры.

«Жития» Преподобного Сергия имеют свою историю. Древнейший вариант составлен учеником святого – Епифанием Премудрым (первая половина пятнадцатого века). Это «Житие» неоднократно издавалось в девятнадцатом-двадцатом веках по рукописям пятнадцатого-шестнадцатого веков (наиболее полное издание – Троице-Сергиевой Лавры, 1908 г.), последнее издание – в сборнике «Богословские труды», № 11, 1973 г., с. 216-239, со вступительной статьей священника А. Просвирнинс.

Впоследствии, в том же пятнадцатом веке, Епифаниева пера «Житие» было основательно переработано известным церковным писателем Пахомием Логофетом, текст Пахомиевской редакции «Жития» опубликован академиком Н.С. Тихонравным в книге «Древние «Жития» Сергия Радонежского» (1892 г). В девятнадцатом веке появляются новые жизнеописания Преподобного Сергия – митрополитов Московских Платона (Левшина) и Филарета (Дроздова), известных церковных историков архиепископа Филарета (Гумилевского) и Е.Е. Голубинского. Наконец, нельзя не упомянуть «Житие преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца», составленное уже в двадцатом веке выдающимся деятелем Русской Православной Церкви патриархом Московским и всея Руси Алексием (Симанским, 1877-1970 гг).

К сожалению, несмотря на обилие глубоких мыслей и тонких наблюдений, незаурядные литературные достоинства, всем этим выше перечисленным «Житиям» присущ один весьма существенный недостаток – краткость, вследствие чего многие подробности их жизни Сергия Радонежского в этих издания опущены.

Для настоящего издания выбрано «Житие преподобного Сергия», составленное иеромонахом Никоном (Рождественским, впоследствии архиепископом Вологодским и Тотемским). Это «Житие» впервые было подготовлено к печати по случаю юбилея Сергия Радонежского – 500-летия со дня его кончины, торжественно отмечавшегося в 1892 году. Позже книга неоднократно переиздавалась, с дополнениями и исправлениями. Главное достоинство этого «Жития» - его полнота. Как писал в предисловии сам автор, его цель – «собрать в одну книгу все, что можно было найти в исторической и проповеднической литературе о Преподобном Сергии». При этом, излагая исторический материал, автор преследует и морально-дидактическую цель – преподать читателям некоторые нравственные назидания, органично вытекающие из житийного повествования.

Аще мужа свята житие списано будет, то

от того польза велика есть и утешение вкупе,

и писателем, и сказателем, и послушателем.

Епифаний Премудрый

Буди ревнитель право живущим, и сих житие

и деяние пиши на сердце своем

Св. Василий Великий

«Слава Богу о всем и всяческих ради! Слава показавшему нам житие мужа свята и старца духовна – благодарим Бога за премногую Его благость, бывшую на нас, яко дарова нам старца, господина Преподобного Сергия, в земли нашей Рустей, в стране нолунощней».

Так начинает свое сказание о житии и подвигах Преподобного отца нашего Сергия его присный ученик, блаженный Епифаний. «Дивлюся же, говорит он, како толико лет минуло, а житие святаго старца не писано было; и о сем сжалихся зело, како убо таковый святый старец пречудный и предобрый, отнелиже преставися 26 лет прейде, и никто не дерзняше писати о нем, ни дальний, ни ближний, ни больший, ни меньший».

Сии слова Премудрого Епифания еще с большим правом можем повторить мы, с тою лишь разницей, что со дня кончины Преподобного Сергия до нашего времени протекло не 26, а уже пятьсот лет, и до сих пор мы не имеем на современном русском языке полного жизнеописания великого старца, не только в смысле самостоятельного исторического исследования о его жизни и подвигах, а его значении в истории Русской Церкви, русского подвижничества, русского просвещения и вообще нравственного воспитания русского народа, но даже и простого, полного перевода жития, написанного Епифанием. Правда, существует более десятка разных житий Преподобного Сергия, и лучшее из них, конечно, то, которое составлено святителем Московским Филаретом. Но это житие предназначено было для чтения при Богослужении и читано самим в Бозе почившем иерархом в Лавре, на всенощном бдении 5 июля 1822 года. По своим достоинствам внутренним это житие – слиток золота; но, предназначенное для церковного чтения, оно по необходимости отличается  краткостью и опускает многочисленные подробности, драгоценные для благоговейных почитателей памяти великого угодника Божия. Следует еще упомянуть о двух житиях Преподобного Сергия, помещенных в сочинениях «Русские Святые» преосвященного Филарета, архиепископа Черниговского, и «Жития Святых Российской Церкви» А.Н. Муравьева; ни то, ни другое также не имеют желанной полноты, потому что составители этих житий, описывая жития всех русских святых, по необходимости старались быть краткими в изложении. Из отдельных изданий следует упомянуть только одно, вышедшее уже после 2-го издания нашей книги, к 500-летию преставления Преподобного Сергия – «Преподобный Сергий Радонежский и созданная им Троицкая Лавра» Е. Голубинского; автор предлагает в этой книге, как сам он говорит, «повествование о Преподобном, с одной стороны – краткое, а с другой стороны – полное, без опущений воспроизводящее все частности его жизни, как естественного, так и сверхъестественного характера». Но и эта книга не может вполне удовлетворить благоговейного чтителя памяти великого угодника Божия: довольно сказать о ней одно уже то, что ради «краткости» автор ее не имеет в виду дать в ней назидательное чтение, а предлагает лишь сжатое изложение фактов, собранных им изо всех исторических источников и изложенных в форме «жизнеописания». Притом и это «жизнеописание» издано нераздельно с «путеводителем по Лавре» и составляет как бы введение к этому «путеводителю». На других отдельных изданиях, вроде сочинения г. Лаврентьева, не считаем нужным останавливаться, так как они представляют плохие переделки из Епифания или же просто заимствования из вышеупомянутых авторов.

Предлагая благочестивым читателям свое описание «Жития и подвигов Преподобного и богоносного отца нашего Сергия», потрудившийся в его составлении считает долгом сказать, что он вовсе не имел в виду писать ученое исследование о жизни угодника Божия. Он задался более скромной целью – собрать в одну книгу все, что можно было найти в исторической и проповеднической литературе о Преподобном Сергии, и соединить в одно целое не только все дошедшие до нас подробности из его жизни, но и те нравственные уроки, какие извлекали из сказания о его житии наши проповедники. Для настоящего, пятого издания вновь пересмотрено по возможности все, что вышло в 1891-1903 годах по случаю 500- летия преставления угодника Божия, и таким образом многое в тексте дополнено и исправлено. Побуждением к этому труду служило то же, что побудило и преподобного Епифания в свое время взяться за перо,  - отсутствие в наличествующей духовной литературе полного жития Преподобного Сергия. Подумать только: кто был Преподобный Сергий для нашей Русской Церкви, для Русского государства, для русского народа? Святая Церковь прекрасно характеризует его, называя столпом Церкви. Он не только сам был крепким столпом Церкви Христовой, но, по выражению одного из наших архипастырей, Херсонского архиепископа Никанора, «уподобил и продолжает уподоблять своей духовной природе и всех близко соприкасающихся к нему людей. Он напитал своим крепким духом целые сонмы, целые поколения монашествующих. До 70 монастырей было основано его учениками и учениками его учеников; его духовное потомство было одной из главных духовных сил, содействовавших духовному претворению разных полуязыческих племен, раскинутых по пространству северной и средней России, в одно целое Великорусское племя, объединенное, одушевленное, скрепленное духом Православия. Будучи сам высшим носителем христианского православного духа, он – примером, назиданием, молитвами своими много содействовал и содействует напитанию этим духом всего православного российского народа, духом, который составляет руководительное начало, крепость и славу народно русской жизни. Потому-то к Преподобному Сергию, как к неиссякающему роднику крепкого русского духа, притекают на поклонение для назидания, для молитвы и до сего дня многие тысячи народа. Ни одни вблизи путешествующий инок не минет обители Преподобного Сергия. Редкий из иерархов Русской Церкви не припадал до праха земного пред ракою Преподобного Сергия. Все до единого из Венценосцев России приносили у раки Преподобного Сергия свои молитвы (особенно - по вступлении на царство). Не только члены нашего Царствующего Дома, но и премногие члены иностранных царственных семейств приходили туда же - то молиться, то изучать русскую жизнь у самых ее основ, у того родника, у одного из главных родников, из которых она бьет ключом».

Да, наши летописцы имели полное основание именовать Преподобного Сергия Игуменом всея Руси, и Святая Церковь достойно и праведно величает его возбранным воеводою Русской земли!

«Если бы возможно было, - говорит известный наш историк В.О. Ключевский, - воспроизвести писанием все, что соединялось с памятью Преподобного Сергия, что в эти пятьсот лет было молчаливо передумано и перечувствовано перед его гробом миллионами умов и сердец, это писание было бы полной глубокого содержания историей нашей всенародной политической и нравственной жизни. Да и каждый из нас в свое собственной душе найдет то же общее чувство, стоя у гробницы Преподобного. У этого чувства уже нет истории, как для того, кто покоится в этой гробнице, давно остановилось движение времени. Это чувство вот уже пять столетий одинаково загорается в душе молящегося у этой гробницы, как солнечный луч в продолжение тысячелетий одинаково светится в чистой капле воды. Спросите любого из этих простых людей, с посохом и котомкой пришедших сюда издалека, когда жил Преподобный Сергий и что сделал для Руси XIV века, чем он был для своего времени, и редкий из них даст вам удовлетворительный ответ; но на вопрос, что он есть для них, далеких потомков людей XIV века, и зачем они теперь пришли к нему, каждый ответит твердо и вразумительно».

Так характеризуют великое духовное значение Преподобного Сергия с одной стороны – один из наших знаменитых духовных витий, с другой – один из глубоких знатоков нашей родной истории.

В другом своем слове, обращаясь к житию Преподобного отца нашего Сергия, архиепископ Никанор справедливо говорит, что это житие «переносит нас в новый для нас, хотя и стародавний мир, мир других людей – святых людей, других воззрений – святых воззрений, других обычаев – святых обычаев, в мир отречения от мира и себя, в мир святых великих подвигов, в мир вольного неуклонного несения креста Христова… Чувствуешь в душе разнозвучие гармонии этого мира с дисгармонией нашего внутреннего и внешнего мира, и с одной стороны мирно настраивается сердце умилением, - так вот взял бы крылья, яко голубине, и полетел бы туда, в пустыню, за 500 лет назад, - а с другой – надрывается сердце, что поневоле приходится жить многомятежною жизнью сего века»…  Справедливо говорит преподобный Иоанн Лествичник: «Как убогие, видя царские сокровища, еще более познают нищету свою, так и душа, читая повествования о великих добродетелях святых отцов, делается более смиренною в мыслях своих».

Так благотворно действуют на душу описания подвигов великих угодников Божиих, каков был Преподобный отец наш Сергий. «Якоже ароматы, - говорит святитель Платон, митрополит Московский, - чем более растираются руками, тем больше издают благоухания, тако и жития святых, чем более углубляем мы в них свое размышление, тем более открывается святость и слава праведников, а наша польза». Но это сравнение еще недостаточно сильно: ароматы со временем все же утрачивают силу своего благоухания, а жития святых – никогда. Это – неистощимые очаги благодатного огня, от которых каждый может возжигать в самом себе такой же огонь ревности Божественной, и сколько бы таких огней ни зажигали от них, сами они никогда не умалятся…

От жизнеописателя обычно требуют, чтобы он не только знакомил читателя со всеми ему известными событиями из жизни описуемого лица, но и рисовал пред ним живую личность, вводил во внутренний духовный мир этого лица, давал читателю возможность при чтении жизнеописания пожить вместе с тем лицом, с кем его знакомят, полюбоваться его достоинствами, подышать, так сказать, воздухом той эпохи, в которую жило и действовало это лицо. Справедливость требует сказать, что при жизнеописании святого лица выполнить эти требования можно только отчасти. В Бозе почивший Московский святитель Филарет по сему случаю однажды выразился так: «Ненадежно для нас  догадками проникнуть в души святых. Которые далеко выше нашего созерцания. Надежнее следовать простым сказаниям очевидцев и близких к ним». И действительно: описывая жизнь обыкновенного смертного, писатель может больше полагаться на свой духовный опыт;  описывая жизнь подвижника, он должен быть сам подвижник….

Увы, сего-то столь существенного условия для написания полного жития Преподобного отца нашего Сергия потрудившийся в составлении сей книги и не имеет! Глубоко сознавая свою нищету духовную, он и не помыслил бы взять на себя такой непосильный труд, если бы не имел пред собой труда первого жизнеописателя Сергия, его ближайшего ученика, преподобного Епифания. Этот ученик потщился, елико было ему дано, в себе самом воплотить добродетели своего великого  наставника, опытно проходил под его руководством жизнь духовно-подвижническую и потому в состоянии был лучше, чем кто-либо иной, списать жизнь своего святого старца в назидание наше…. Но и он сознавал всю трудность такого дела, и он говорил: «Якоже не мощно есть малей лодии велико и тяжко бремя налагаемое понести, сице и превосходит нашу немощь и ум подлежащая беседа… Подобаше ми отнюдь со страхом удобь молчати и на устех своих персть положити, сведущу свою немощь… Яко выше силы моея дело бысть, яко немощен есмь, и груб и неразумичен». Одно, что заставило его взяться за труд, - это горячая любовь к почившему старцу: «Любовь и молитва Преподобного того старца привлачит и томит мой помысл, и принуждает глаголати же и писати»… Он скорбит об одном: как бы не пришло в совершенное забвение житие такого великого старца, как бы чрез это забвение не потеряна была навсегда духовная польза читателей… «Аще убо аз не пишу, а ин никтоже не пишет, боюся и осуждения притчи онаго раба лениваго, скрывшаго талант и обленившагося».

С такими мыслями приступал к своему труду первый благословенный «списатель» жития Сергиева. Нужно ли говорить, с какими чувствами должен приступать к сему делу недостойный писатель нашего грешного времени? И он должен сознаться, что не без долгих колебаний решился на свой труд, призывая на помощь молитвы Преподобного старца и его присного ученика Еприфания премудрого… А когда для полноты изображения личности угодника Божия приходилось говорить о внутренних духовных состояниях, он брал черты из писаний богомудрых отцов-подвижников, изобразивших эти состояния на основании собственного опыта в своих писаниях…

Последуем же, благочестивый читатель, шаг за шагом во след блаженному Епифанию, будем благоговейно внимать его простому, задушевно-теплому, сердечному повествованию; прислушаемся и к тем урокам, какие извлекают из его рассказа наши святители, Платон и Филарет, митрополиты Московские, Филарет, архиепископ Черниговский, Никанор, архиепископ Херсонский, и другие проповедники и благочестивые писатели… И если эта книга даст вам возможность хоть немного отдохнуть душою за ее чтением, хоть на несколько минут забыть окружающую вас суету земную, перенестись мыслью и сердцем в отдаленную по времени, но тем более близкую нашему сердцу родную древность, повитать со святыми и преподобными обитателями дремучих лесов Радонежских, подышать благоуханием молитв Сергиевых, насладиться созерцанием его боголюбезного смирения, тогда мы почтем себя счастливыми и воздадим славу Господу. А если книга наша не удовлетворит любознательность вашу, если составитель ее чего не дописал или переписал, или в чем погрешил, то смиренно просит в том прощения и с глубокою благодарностью примет всякое доброе замечание и указание погрешностей на случай нового издания.

Архимандрит Никон

Лавра Преподобного Сергия

12 марта 1885-1891-1898-1904

ГЛАВА I

СЫН РАДОСТИ

Радуйся, яко прежде рождения проглашением

прославивый Святую Троицу (Икос Минеи)

Радуйся, пречудное в младенчестве

постничество нам являй. (Акафист, икос 3)

Верстах в четырех от славного в древности, но смиренного ныне Ростова Великого, на ровной открытой местности по пути в Ярославль уединенно расположилась небольшая обитель во имя Пресвятой Троицы: это заштатный Варницкий монастырь. По древнему преданию, почти шестьсот лет тому назад тут была некая весь, имя которой забылось в истории, но которая всегда была и будет именита и дорога сердцу православных русских людей, потому что весь эта была благословенною родиною великого печальника и заступника Русской земли, Преподобного и богоносного отца нашего Сергия, Игумена Радонежского и всея Руси Чудотворца. Здесь было поместье его родителей, благородных и знатных бояр Ростовских Кирилла и Марии; тут был их дом; тут и жили они, предпочитая уединение сельской природы суете городской жизни при княжеском дворе. Впрочем, Кирилл состоял на службе сначала у Ростовского князя Константина II Борисовича, а потому у Константина III Васильевича. Он не раз сопровождал их в Орду как один из самых близких к ним людей; владел достаточным по своему положению состоянием, но по простоте тогдашних нравов, живя в деревне, он не пренебрегал и обычными сельскими трудами; мы увидим потом, что Кирилл посылал, например, своего малолетнего сына за конями так же, как теперь посылают своих малюток простые поселяне.

Кирилл и Мария были люди добрые и богоугодные. Говоря о них, блаженный Епифаний замечает, что Господь, благоволивший воссиять в земле Русской великому светильнику, не попустил родиться ему он неправедных родителей, ибо такому детищу, которое по устроению Божию должно было впоследствии послужить духовной пользе и спасению многих, подобало иметь и родителей святых, дабы доброе произошло от доброго и лучшее приложилось к лучшему, дабы взаимно умножилась похвала и рожденного и самих родивших во славу Божию. И праведность их была известна не одному Богу, но и людям. Строгие блюстители всех уставов церковных, они помогали и бедным; но особенно свято хранили они заповедь апостола Павла: страннолюбия не забывайте: тем бо не ведяще нецыи странноприяша Ангелы  (Евр. 13; 2). Тому же учили они и детей своих, строго внушая им не упускать случая позвать к себе в дом путешествующего инока или иного усталого странника. До нас не дошло подробных сведений о благочестивой жизни сей блаженной четы, зато мы можем вместе со святителем Платоном сказать, что «самый произшедший от них плод показал, лучше всяких красноречивых похвал, доброту благословенного древа. Счастливы родители, коих имена прославляются вечно в их детях и потомстве! Счастливы и дети, которые не только не посрамили, но и приумножили, и возвеличили честь и благородство своих родителей и славных предков, ибо истинное благородство состоит в добродетели!»

Кирилл и Мария имели уже сына Стефана, когда Бог даровал им другого сына – будущего основателя Троицкой Лавры, красу Церкви Православной и несокрушимую опору родной земли. Задолго до рождения сего святого младенца дивный Промысл Божий уже дал о нем знамение, что это будет великий избранник Божий и святая отрасль благословенного корня. В один воскресный день его благочестивая мать пришла в церковь к Божественной литургии и смиренно встала, по тогдашнему обычаю,  в притворе церковном вместе с прочими женами. Началась литургия; пропели уже Трисвятую песнь, и вот незадолго пред чтением Святого Евангелия вдруг, среди общей тишины и благоговейного молчания, младенец воскликнул у нее во чреве, так что многие обратили внимание на этот крик. Когда начали петь Херувимскую песнь, младенец вскрикнул в другой раз и притом уже столь громко, что голос его был слышен по всей церкви. Понятно, что мать его испугалась, а стоявшие близ нее женщины стали между собою переговариваться, что бы мог означать этот необыкновенный крик младенца. Между тем литургия продолжалась. Священник возгласил: «Вонмем! Святая святым!» При этом возглашении младенец воскликнул в третий раз, и смущенная мать едва не упала от страха: она начала плакать…. Тут ее окружили женщины и, может быть, желая помочь ей успокоить плачущее дитя, стали спрашивать: «Где у тебя младенец? Отчего он кричит так громко?» Но Мария в душевном волнении, обливаясь слезами, едва могла вымолвить им: «Нет у меня младенца; спросите еще у кого-нибудь». Женщины стали озираться кругом и, не видя нигде младенца, снова пристали к Марии с тем же вопросом. Тогда она вынуждена была сказать им откровенно, что на руках у нее действительно нет младенца, но она носит его во чреве…

«Как же может кричать младенец, когда он еще в утробе матери?» - возражали ей удивленные женщины. «Я и сама удивляюсь этому, - отвечала им Мария, - и нахожусь в немалом недоумении и страхе…»

Тогда женщины оставили ее в покое, не переставая впрочем, удивляться этому необыкновенному случаю.

«В наше время, говорит святитель Московский Филарет, - свидетели подобного происшествия, вероятно, имели бы немало заботы об изыскании причины, произведшей сие необыкновенное явление. Более проницательные, может быть, осмелились бы догадываться, что молитвенный восторг благочестивой матери в три важных периода священнодействия сообщил необыкновенное возбуждение жизни плоду, который носила она во чреве. Но в то время любили не столько любопытные умствования, сколько благоговейное наблюдение путей Провидения, и народ выходил из церкви, повторяя написанное в Евангелии  об Иоанне Предтече: что убо отроча сие будет (Лк. 1: 66)? Да будет над ним воля Господня!»

Благоговейный описатель жития Сергиева преподобный Епифаний сопровождает свое повествование о сем необыкновенном происшествии таким размышлением: «Достойно удивления, что младенец, будучи во чреве матери, не воскликнул где-либо вне церкви, в уединенном месте, где никого не было, но именно при народе, как бы для того, чтобы многие его услышали и сделались достойными свидетелями сего обстоятельства. Замечательно еще и то, что прокричал он не как-нибудь тихо, но на всю церковь, как бы давая понять, что по всей земле распространится слава о нем, и не тогда возгласил он, когда мать его была где-нибудь на пиршестве или почивала, но когда была она в церкви, и именно во время молитвы, как бы указывая на то, что он будет крепким молитвенником пред Богом; не прокричал он в каком-либо ином месте, но именно в церкви, в месте чистом, в месте святом, где пребывают святыни Господни и совершаются священнодействия, знаменуя тем, что и сам он будет совершенной святыней Господа в страхе Божием. Достойно замечания также и то обстоятельство, что не возгласил он однажды или дважды, но именно трижды, являя тем, что он будет истинным учеником Святой Троицы, так как троичное число предпочитается всякому другому числу, потому что везде и всегда сие число является источником и началом всего доброго и спасительного». После сего, приводя из ветхозаветной и новозаветной истории примеры и указания, свидетельствующие о важном знаменовании троичного числа, и воспомянув страшную тайну Триипостасного Божества, блаженный Епифаний продолжает: «Подобало и сему младенцу трижды провозгласить еще во чреве матери, прежде рождения на свет, в предзнаменование того, что он будет некогда служителем Святой Троицы и многих приведет к познанию Бога, научая словесных овец своих веровать во Святую Троицу, единосущную во едином Божестве. И действительно, - рассуждает далее Епифаний, - не служило ли все это явным указанием на все дивное и досточудное в последующей его жизни? Не сбылось ли все это самим делом в его чудесных деяниях? И кто видел и слышал о первых предзнаменованиях, тот должен был потом верить и тому, что последовало за ними, ибо не просто, не без особенной цели были даны эти предзнаменования: они были предвестниками и началом всего, что совершилось впоследствии. Вспомним древних святых, просиявших в Ветхом и Новом Завете: как зачатие, так и рождение многих из них предрекаемо было особенным откровением от Бога. Так, пророка Иеремию Бог от чрева матери предызбрал и освятил; то же свидетельствует о себе другой пророк – Исайя, а святой и великий Пророк и Предтеча Христов Иоанн, еще будучи в утробе матери, познал Господа, носимого в ложеснах Пречистой Приснодевы Марии: и взыгрался младенец радощами во чреве (Лк. 1: 44) матери своей Елисаветы и ее же устами пророчески возопил: откуда мне сие, да прииде Мати Господа моего ко мне (ст. 43)? О святом пророке Илии есть сказание, что родители его видели, как светлые и благообразные мужи повивали сего младенца огненными пеленами и питали его пламенем огненным». Далее Епифаний приводит подобные же рассказы о святых Николае Чудотворце, Ефреме Сирине, Алипии и Симеоне Столпниках, Феодоре Сикеоте, Евфимии Великом, Феодоре Едесском и Петре, митрополите Московском, рассказы, которые мы опускаем, дабы, по выражению самого блаженного Епифания, «долготою слова послушателем слухи ленивы не сотворити», и приводим здесь только заключительные его мысли: «Досточудно, - говорит он, - было это возглашение младенца во чреве матери; досточудна была и все жизнь этого поистине досточудного мужа! Господь еще до рождения отметил его Своею благодатию и необычным случаем предуказал Свое особенное Божественное о нем промышление».

Всегда преданные воле Божией и внимательные к путям Провидения, Кирилл и Мария поняли указания Промысла Божия и сообразно с этими указаниями должны были вести дело воспитания дитяти. После описанного происшествия особенно мать сделалась необыкновенно внимательна к своему состоянию. Всегда имея в мыслях, что она носит во чреве младенца, который будет избранным сосудом Святого Духа, Мария все остальное время беременности готовилась встретить в нем будущего подвижника благочестия и воздержания, а потому и сама, подобно матери древнего судии израильского Сампсона (см.: Суд. 13, 4), тщательно соблюдала душу и тело в чистоте и строгом воздержании во всем. «Заботливо храня носимый ею во чреве Божий дар, она желала, - говорит святитель Платон, - чрез свое воздержание дать телесному составу дитяти чистое и здравое питание, хорошо понимая добрым сердцем своим ту истину, что добродетель, сияющая в здравом и прекрасном теле, становится чрез то еще прекраснее».

Всегда благоговейная и усердная молитвенница, праведная мать теперь чувствовала особенную потребность сердца в молитве, поэтому она часто удалялась от людского взора и в тишине уединения со слезами изливала пред Богом свою горячую  материнскую молитву о будущей судьбе своего младенца. «Господи! – говорила она тогда, - Спаси и сохрани меня, убогую рабу Твою; спаси и соблюди и сего младенца, носимого во утробе моей, Ты бое си – храняй младенцы Господь (Пс. 114, 5); да будет воля Твоя, Господи, на нас, и буди имя Твое благословенно во веки!» Так, в строгом посте и частой сердечной молитве пребывала богобоязненная мать святого дитяти; так и само дитя, благословенный плод ее чрева, еще до появления своего на свет некоторым образом уже предочищался и освящался постом и молитвою.

«О, родители, - замечает при повествовании о сем святитель Филарет, - если бы вы знали, сколько добра или, напротив, сколько зла можете вы сообщить вашим детям еще до их рождения! Вы удивились бы точности суда Божия, который благословляет детей в родителях и родителей в детях и отдает грехи отцев на чада. (Числ. 14, 18), и, помышляя о сем, с благоговением проходили бы служение, вверенное вам от Того, из Негоже всяко отечество на небесех и на земли именуется (Еф. 3, 15)».

Кирилл и Мария видели на себе великую милость Божию; их благочестие требовало, чтобы одушевлявшие их чувства благодарности к благодеющему Богу были выражены в каком-либо внешнем подвиге благочестия, в каком-либо благоговейном обете; а что могло быть приятнее Господу в таких обстоятельствах, в каких они находились, как не крепкое сердечное желание и твердая решимость оказаться вполне достойными милости Божией? И вот праведная Мария, подобно святой Анне, матери пророка Самуила, вместе со своим мужем дала такое обещание: если Бог даст им сына, то посвятить его на служение Богу. Это значило, что они, со своей стороны, обещали сделать все, что могли, чтобы на их будущем дитяти исполнилась воля Божия, совершилось тайное о нем предопределение Божие, на которое они уже имели некоторое указание. Немного, конечно, таких родителей, да едва ли и найдутся в наше грешное время такие счастливцы, которые могли бы так решительно, и притом непогрешительно определить судьбу своих детей еще до их рождения: опасно и неразумно давать обеты, исполнение коих не зависит от воли обещающих; праведные родители Сергиевы могли сделать это потому, что имели уже таинственное указание на будущую судьбу их дитяти; но кто из христианских родителей не желал бы видеть в  детях своих будущих граждан Царства Небесного? А если все желают, то пусть же все и полагают в сердце своем твердый и неизменный обет – делать со своей стороны все, что от них зависит, чтобы их дети были истинными чадами Божиими по благодати, чтобы они были покорными сынами нашей общей матери – Святой Церкви Православной, чтобы ни дети, ни родители не испытывали потом горькой участи сынов Царствия, которые будут изгнаны, по слову Господнему, во тьму кромешную. «Для чего человек создан от Бога?» - спросили одного простого старца. «Чтобы быть наследником Царствия Божия», - отвечал он.

3 мая (здесь и далее даты даны по ст. ст. – Ред.) 1319 г. в доме боярина Кирилла была общая радость и веселье: Марии Бог дал сына. Праведные родители пригласили своих родных и добрых знакомых разделить с ними радость по случаю рождения нового члена семьи, и все благодарили Бога за сию новую милость, явленную Им на доме благочестивого боярина. На сороковой день по рождении родители принесли младенца в церковь, чтобы совершить над ним Святое Крещение и в то же время исполнить свое обещание представить дитя в непорочную жертву Богу, Который дал его. Благоговейный иерей, по имени Михаил, нарек младенцу во Святом Крещении имя Варфоломей, конечно, потому, что в этот день (11 июня) праздновалась память святого апостола Варфоломея, ибо сего требовал тогдашний церковный обычай; но это имя и по старому значению своему, «сын радости», было особенно утешительно для родителей сего младенца, ибо можно ли описать ту радость, которая переполняла их сердца, когда они видели пред собою начало исполнения тех светлых надежд, которые почивали на сем младенце со дня его чудесного проглашения во чреве матери? Кирилл и Мария рассказали этот случай священнику, и он, как сведущий в Священном Писании, указал им много примеров из Ветхого и Нового Заветов, когда избранники Божии еще от чрева матери были предназначаемы на служение Богу, привел им слова пророка Давида о совершенном предведении Божием: Несоделанное мое видесте очи Твои (Пс. 138, 16), и апостола Павла: Бог избравый мы от чрева матери моея… явити Сына Своего во мне, да благовествую Его во языцех (Галл. 1: 15-16), и другие подобные места Священного Писания и утешил их благодатною надеждою относительно их новорожденного: «Не смущайтесь, - говорил он им, - а паче радуйтесь, что сын ваш будет избранным сосудом Духа Божия и служителем Святой Троицы». И, благословив дитя и его родителей, служитель алтаря Христова отпустил их с миром.

Между тем мать, а потом и другие стали примечать в младенце опять нечто необыкновенное: когда матери случалось насыщаться мясною пищею, то младенец не брал сосцев ее; то же повторялось, и уже без всякой причины по средам и пятницам, так что в эти дни младенец вовсе оставался без пищи. И это повторялось не раз, не два, а постоянно; мать, конечно, беспокоилась, думала, что дитя нездорово, советовалась с другими женщинами, которые тщательно осматривали дитя, но на нем не было заметно никаких признаков болезни, ни внутренней, ни наружной, напротив, малютка не только не плакал, но весело смотрел на них, улыбался и играл ручками… Наконец обратили внимание на время, когда младенец не принимал сосцов матерних, и тогда все убедились, что в этом детском посте «ознаменовались», как выражался святитель Филарет, «предшествовавшие расположения матери и проявлялись семена будущих его расположений». Взращенный постом во чреве матери, младенец и по рождении как будто требовал от матери поста. И мать действительно стала еще строже соблюдать пост: она совсем оставила мясную пищу, и младенец, кроме среды и пятницы, всегда после того питался молоком матери.

Однажды Мария отдала младенца на руки другой женщине, чтобы та покормила его своею грудью, но дитя не захотело взять сосцов чужой матери; то же самое было с другими кормилицами… «Добрая отрасль доброго корня, - говорит блаженный Епифаний, - питалась только чистым млеком родившей его. Так сей младенец от чрева матери познавал Бога, в самых пеленах поучался истине, в самой колыбели привык к посту и, вместе с молоком матери, навыкал воздержанию… Будучи по естеству еще младенцем, он выше естества уже предначинал пощение; с младенчества он был питомец чистоты, питаемый не столько млеком, сколько благочестием, и предъизбранный Богом еще до рождения»…

«Многие матери, - замечает по сему случаю святитель Платон, - не почитают важным делом кормит дитя своей грудью, но на самом деле это очень важно. Для чего же Творец естества наполняет молоком сосцы матерние, если не для того, чтобы приготовить в них для младенца питательную пищу? А с этой пищей, то есть с молоком, вливаются в младенца его будущие склонности и нравы». «Чужое молоко, - рассуждает в одном месте святитель Димитрий Ростовский, - не так полезно для младенца, как молоко его родной матери. Если кормилица больна, то будет больное и дитя; если она гневлива, невоздержанна, сварлива, таково же будет и дитя, которое она кормит. Дитя, воспитанное чужим, не материным млеком, не будет иметь к матери такой любви и привязанности, какую имеют дети, вскормленные ее собственным млеком. Да пристыдят таких матерей бессловесные животные: ни одно из них не доверяет другому питать собственных детей». «Лучше бы подумать доброй матери, - говорит святитель Филарет Московский, - отнимать ли мать вдруг у двух младенцев: у младенца кормилицы и у своего собственного, и заставлять ли своего младенца пить из груди кормилицы, может быть, тоску по оставленном ею собственном детище, вместо того, чтобы он пил любовь из груди своей матери». «Бывают матери, - говорит свт. Иоанн Златоуст, - которые своих детей отдают кормилицам. Христос не попустил сего. Он питает нас собственным телом и напояет собственной кровию».

Окончилось время кормления грудью Варфоломея; дитя покинуло колыбель; возрастая телом, оно укреплялось и духом, исполнялось разума и страха Божия; благодать Божия почивала на святом младенце, и добрые люди утешались им.

ГЛАВА II

БЛАГОДАТНЫЙ ОТРОК

Радуйся, отроча добродушевное и благонадежное,

Радуйся, детище, всякия благодати

Божия исполненное (Акафист, икос 3)

Когда Ворфоломею исполнилось семь лет, родители отдали его учиться грамоте. Наши благочестивые предки всегда смотрели на обучение грамоте, как на дело священное: грамота давала ключ к чтению и уразумению Божественный Писаний. И школы грамотности, которых было очень немного в то время, учреждались попечениями епископов и вообще духовенства. Ростовским епископом в то время, о котором мы говорим, был Прохор, муж учительный и благочестивый. Под его руководством и учителями в школы назначались, конечно, люди богобоязненные.

Вместе с Варфоломеем учились и два брата его: старший Стефан и младший Петр. Братья обучались успешно, хотя Петру в то время не было и шести лет, а Ворфоломей далеко отставал от них. Учитель наказывал его, товарищи упрекали и даже смеялись над ним, родители уговаривали; да и сам он напрягал все усилия своего детского ума, проводил ночи над книгою и часто, укрывшись от взоров людских, где-нибудь в уединении, горько плакал о своей неспособности, горячо и усердно молился Господу Богу: «Дай же Ты мне, Господи, понять эту грамоту; научи Ты меня, Господи, просвети и вразуми!» Но грамота все же ему не давалась. «Тяжелое чувство испытывает человек,  - говорит святитель Платон, - когда всей душой желает учиться, чувствует в себе планомерное влечение к просвещению, но на пути к достижению цели его желаний встречаются какие-либо непреодолимые препятствия». Сильно огорчалось своею безуспешностью и доброе дитя. Немало попечалились о нем и родители его, и учитель: всем  было прискорбно, что мальчик лишается великого дара Божия – в учении книжном. Но видно, нужно было, чтобы отрок, о котором были столь добрые предзнаменования, ранним опытом научился, что никакого успеха, никакого знания, никакой способности не должно приписывать себе, но единственно Богу, Отцу светов, от Которого свыше сходит всякое деяние благо и всяк дар совершен (Иак. 1, 17) и, смиряться под крепкую руку (1 Петр. 5:6) Того, Кто один просвещает всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1, 9). Чего, однако же, не преодолеют прилежание и труды, а наипаче молитва и особенно молитва и особенно молитва, исходящая из чистого сердца невинного дитяти? И вот Господь, близ сущий всем призывающим Его во истине (Пс. 144, 18), внял наконец усердной молитве благоразумного отрока Варфоломея и даровал ему просимое.

Раз отец послал его в поле искать жеребят, каковое поручение пришлось особенно по душе мальчику, любившему уединяться от людей. Здесь-то и случилось с ним нечто подобное тому, что было с Саулом, который, будучи также послан отцом своим для отыскания заблудившихся ослят, встретил пророка Самуила, возвестившего ему, что он будет царем над Израилем. На поле, под дубом, увидел Варфоломей незнакомого старца-черноризца, саном пресвитера; благоговейный и ангелоподобный старец приносил здесь свои молитвы Богу Вездесущему и изливал пред Всевышним слезы сердечного умиления. Поклонившись ему, скромный отрок почтительно отошел в сторону, не желая прерывать его беседы с Богом, и стал вблизи, ожидая окончания молитвы. Старец окончил молитву; он с любовию взглянул на доброе дитя и, прозревая в нем духовными очами избранный сосуд Святого Духа, ласково подозвал его к себе, благословил его, отечески поцеловал и спросил: «Что тебе надобно, чадо?»

Хотя мальчик был послан искать коней, его тоскующая душа и теперь была всецело занята невеселыми мыслями о своей неспособности к учению; он забыл на этот раз о конях и с детской простотой поведал старцу свое сердечное горе.

- Меня отдали учиться грамоте, - сказал сквозь слезы Варфоломей, - и больше всего желала бы душа моя научиться читать слово Божие; но вот сколько ни стараюсь, никак не могу выучиться, не понимаю, что мне толкуют, и очень печалюсь о том; помолись за меня Богу, отче святый, попроси у Господа, чтобы Он открыл мне учение книжное: я верю, что Бог примет твои молитвы.

Умилился старец от таких речей малого отрока; он видел его усердие и, любуясь красотой детской души, отражавшейся на его кротком лице, возвел руки, возвел очи на небо, вздохнул к Богу из глубины сердечной и стал молиться, испрашивая дитяти просвещения свыше… О, как пламенна была эта молитва таинственного старца под открытом небом, под тенью дуба, и с каким трепетом надежды соединял с нею свою чистую детскую молитву блаженный Варфоломей! В этом трогательном уединении двух душ – убеленного сединами старца и малого отрока – их общая молитва, как чистый фимиам, восходила на небо и достигла Престола Всевышнего…

Старец заключил свою вдохновенную молитву священным словом «аминь» и бережно вынул из-за пазухи небольшой ковчежец. Открыв его, он взял оттуда тремя перстами малую частицу святой просфоры, и благословляя ей Варфоломея, промолвил: «Возьми сие, чадо, и снеждь; сие дается тебе в знамение благодати Божией и разумения Святого Писания. Не смотри на то, что частица святого хлеба так мала: велика сладость вкушения от нее».

Нужно ли говорить, с каким восторгом принял святой отрок этот благодатный дар? Слезы радости блестели в его детском взоре; с благоговением вкусил он от святого хлеба и – какою же сладкою показалась ему эта таинственная пища!

- Не об этом ли сказано в псалмах, - сказал он старцу, - коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим, и душа моя… возлюби я зело. (Пс. 118, 103, 167)?

Заметим, что юный Варфоломей, по святой любознательности и усердию, много псалмов заучил наизусть со слов благочестивых родителей и, конечно, повторял их в своих уединенных прогулках по полям и лугам своей родины. Поэтому и теперь пришли ему на память приведенные слова псалмопевца.

- Если веруешь чадо, - отвечал ему старец, - больше сих узришь. А о грамоте не скорби: ведай, что отныне Господь подаст тебе разумение книжное паче братий твоих и товарищей, так что и других будешь пользовать.

Радуясь от всей души, что Бог привел ему встретиться  с таким святым старцем, Варфоломей сладостно внимал его душеполезным наставлениям; как семена на добрую землю, так и благодатные слова старца ложились на его доброе сердце.

Довольно научив его спасению души, старец хотел уже идти в путь свой, но благоразумный отрок не хотел расстаться со святым наставником; он пал к ногам его и со слезами умолял войти в дом его родителей. «Родители мои, - говорил Варфоломей, - очень любят таких, как ты, отче! Не лиши же и их своего святого благословения!» 

Сколько детской простоты слышится в этих речах доброго мальчика! В них сказалась вся любящая душа святого дитяти, и как счастливы родители, которых Бог благословил такими детьми! Поистине такие дети – Божие благословение, они не только в себе самих носят это благословение небесное, но и собирают его, так сказать, отовсюду, чтобы привлечь на дом родительский.

С улыбкой любви последовал старец за своим юным странноприимцем, и с честью его встретили родители Варфоломеевы. Для благочестивых людей такой старец, инок, всегда желанный гость, а Кирилл и Мария особенно любили принимать и покоить у себя в доме иноков. Принял благословение от старца, они предложили ему радушное угощение. Но гость медлил садиться за стол. «Прежде следует вкусить пищи духовной», - заметил он и направился в моленную, которая в старое доброе время имелась в каждом доме благочестивых князей и бояр. Туда пригласил он с собой Варфоломея и, благословив начало третьего часа, велел ему читать псалмы…

Напрасно изумленный отрок отговаривался неумением: старец сам дал ему в руки книгу и настаивал, чтобы тот читал слово Божие без сомнения. И что же? Отрок взял благословение от старца и, благоговейно осенив себя крестным знамением, начал стихословить Псалтирь стройно и внятно!... И сам он, и родители, и братья не могли надивиться, как хорошо читает он… Ведь до сего времени он так тупо учился и мало понимал!... Так впоследствии об этом рассказывал сам Преподобный. Над ним сбылось, замечает блаженный Епифаний, слова пророка: тако глаголет Господь: се дах словеса Моя во уста твоя (Иер. 1:9)

После этого святой гость вкусил предложенной ему трапезы и, благословив радушных хозяев, хотел удалиться, но благочестивым боярам жаль было так скоро отпустить его. Им хотелось еще побеседовать с опытным в духовной жизни старцем, в котором они уже приметили дар прозорливости. Между прочим, они рассказали ему, как сын их, будучи еще во чреве матери, троекратно прокричал в церкви, и желали узнать, что думает старец об этом случае, который самою необычностью своей заставлял их невольно задумываться над ним.

- О добрые супруги! – сказал им на это старец. – Вот, Господь удостоил вас такой великой милости – дал вам такого сына. Зачем же вы страшитесь там, где нет никакого страха? Вам должно радоваться, что Бог благословил вас таким детищем. Он предызбрал вашего сына еще прежде рождения. А что я говорю вам истину – вот вам знамение: с этой поры отрок будет хорошо понимать всю книжную мудрость и свободно будет читать Божественное Писание. Знайте, что велик будет сын ваш пред Богом и людьми за его добродетельную жизнь!

Старец встал, чтобы идти; уже на пороге дома он еще раз обратился к родителям Варфоломеевым и вымолвил в пророческом духе такие загадочные слова:

- Отрок будет некогда обителью Пресвятой Троицы; он многих приведет за собою к уразумению Божественных заповедей.

Гостеприимные хозяева проводили странника до ворот своего дома; но тут он вдруг стал невидим, так что Кирилл и Мария невольно подумали, не Ангел ли Божий был послан к ним, чтобы даровать премудрость их сыну. И глубоко сохранили они в благоговеющих сердцах своих таинственные глаголы.

Между тем как говорил старец, так и сбылось: с отроком произошла чудная перемена. Какую бы книгу ни раскрыл он, тотчас же начинал читать ее без всякого затруднения, понимая смысл того, что читал. Так дар Божий, столь неожиданно ему ниспосланный, воздействовал в юном Варфоломее и просветил ум его. Нет нужды говорить, что после этого случая он скоро опередил в учении как братьев своих, так и прочих товарищей.

Нередко можно и в наше время встретить примеры горячего детского благочестия, продолжительных, горячих, со слезами молитв, любви к богослужению, усердного стремления подражать подвигам святых отцов; это бывает в тех благочестивых семействах, в которых дети воспитываются в страхе Божием, на чтении житий святых, под сенью храма Божия. А в Древней Руси все воспитание детей велось в строго-церковном духе. И это чувство, эти чистые, святые стремления дитяти не скорбь и мрак вносят в его юную душу, но отрадную тишину, ясность и спокойствие. Дитя черпает в них духовную силу и крепость; в его душе слагаются светлые образы (идеалы) жизни святой, жизни по Евангелию Христову, - образы, которые сродняются с его юным сердцем и становятся для него на всю жизнь заветною святыней, к которой с теплым чувством обращается потом человек даже в глубокой старости. И чем сильнее эти святые стремления в детстве, тем больше они освещают впоследствии мрак жизни в сей юдоли земной, - они примиряют утомленного невзгодами жизни пришельца земли с его нерадостной долей и поддерживают, ободряют, утешают в его многотрудном странствовании к Отечеству Небесному.

Так было и с отроком Варфоломеем. Рано в его душе, воспитанной примерами и уроками благочестия, раскрылось чувство любви к молитве и готовность к подвигам для угождения Богу. Простое доброе сердце дитяти есть открытая дверь для благодати Божией; посему-то и сказал Господь о детях: таковых есть царство небесное  (Мф. 19: 14). Рано низошла благодать Божия и в невинное сердце отрока Варфоломея и воцарилась там. Всею душою Варфоломей полюбил богослужение церковное и не опускал ни одной службы церковной. Наши предки не знали и не любили читать какие-либо книги светского содержания; жития святых, святоотеческие писания, разные Палеи, сборники, летописные сказания о минувших судьбах родной земли – вот книги, которые были любимым чтением того времени. Конечно, в доме благочестивого боярина Кирилла не было недостатка в таких книгах, отрок Варфоломей их читал и перечитывал и, кто знает, может быть, некоторые рукописи XII-XIV веков, оставшиеся в библиотеке Лавры от времени самого ее основателя, были принесены им в пустыню, как единственное дорогое наследство после его родителей. Почерпая из книг уроки мудрости духовной, он тотчас же старался прилагать их к жизни своей – «не так, - замечает святитель Филарет, - как многие долголетние ученые, которых учение цветет в словах, но в делах не созревает». Он скоро понял, что еще в отроческом возрасте страсти уже начинают проявлять свою губительную силу, которую сдержать стоит немалого труда; а кто хотя раз поддастся в юности их влечению и попустит им связать себя порочными склонностями, тому и подавно тяжело преодолеть их. И вот благоразумный отрок принимает все меры, чтобы оградить себя от их воздействия, и пресекает все пути, которыми они обычно находят доступ к сердцу человека. Так, прежде всего он совершенно уклоняется от детских игр, шуток, смеха и пустословия, помня, что тлят обычаи благи беседы злы (1 Кор. 15: 33) и что со строптивым легко можно и самому развратиться (см.: Пс. 17, 27). Потом, сознавая, что воздерживать себя во всем есть лучшее средство сдерживать страсти, а свободный от страстей дух и непомраченная ими мысль всегда бывают способнее к восприятию благодати Божией, святой отрок налагает на себя строгий пост: по средам и пятницам он не позволяет себе вкушать ничего, а в прочие дни питается только хлебом и водою. О каких-нибудь других питаниях, не говоря уже о вине, он не позволяет себе и помыслить за всю свою жизнь.

Заботливая мать старалась умерить строгость его поста: «Не изнуряй себя излишним воздержанием, сын мой, - говорила она, - чтобы тебе не заболеть от истощения сил: тогда и нам немалую скорбь причинишь. Ты еще дитя, твое тело еще растет; посмотри: никто в твоем возрасте не принимает на себя такого поста, ни братья твои, ни товарищи так не постятся, как ты; другие дети семь раз на дню поедят, а ты, дитя мое, ешь только раз в день, а то и через день; перестань так делать, это тебе не по силам: всякое добро хорошо в меру и в свое время.  Вкушай пищу по крайней мере вместе с нами».

Но благоразумный отрок кротко отвечал на эти увещания любящей матери:

- Не стесняй меня в этом, родная моя, чтобы не пришлось делать так против воли твоей. Не отклоняй меня от воздержания, которое так сладостно душе моей; зачем советуешь своему сыну неполезное? Ведь вы же сказали мне, что я еще в колыбели постился по средам и пятницам; как же я могу не понуждать себя  угождать Богу, чтобы Он избавил меня от грехов моих?

- Тебе нет еще и двенадцати лет от роду, - возражала ему мать, - а ты уже говоришь о грехах своих! Мы видели над тобою явные знамения благодати Божией; ты избрал благую участь, которая не отнимется у тебя, - что у тебя за грехи?

- Перестань, матушка, - со сдержанным огорчением отвечал ей сын, - что ты это говоришь? Тебя увлекает естественная любовь твоя к детям; но послушай, что говорит Святое Писание: никтоже чист пред Богом, аще и един день жития его будет на земли (Иов, 14: 5); никто не безгрешен, токмо един Бог, а Божественный Давид о нашей худости говорит, в беззакониих зачат есмь и во гресех роди мя мати моя (Пс. 50, 7), сего ради да не похвалится всяк человек! Брашно и питие, конечно, нас не поставляет пред Богом (1 Кор. 8:8).

Мать удивлялась разумным речам своего сына и, не желая препятствовать его доброму произволению о Боге, обыкновенно говорила ему: «Если ты так рассуждаешь, то делай, как хочешь; Господь с тобою,  я не хочу стеснять тебя в добром, дитя мое!»

И святой отрок никогда не позволял себе даже отведать каких-нибудь сладких блюд или напитков, следуя мудрому наставлению Василия Великого: «Аще хочеши внити в рай, воздержи чрево, бежи пиянства». Так, укрощая юную плоть свою воздержанием и трудами для сохранения чистоты душевной и телесной, он ни в чем не нарушал воли своих родителей: как кроткий и послушный сын, он были истинным утешением для них.

«И виден был в нем прежде иноческого образа совершенный инок», - говорит блаженный Епифаний. Поступь его была полна скромности и целомудрия; никто не видал его смеющимся, а если и появлялась иногда кроткая улыбка на его прекрасном лице, то и она была сдержанна, а чаще лицо его было задумчиво и серьезно; на глазах нередко заметны были слезы – свидетели его сердечного умиления; его уст никогда не оставляли богодухновенные псалмы Давидовы. Всегда тихий и молчаливый, кроткий и смиренный, он со всеми был ласков и обходителен, ни на кого не раздражался, от всех с любовью принимал случайные неприятности. Ходил он в плохой одежде, а если встречал бедняка, то охотно отдавал ему свою одежду.

Благоговейное устроение юной души Варфоломея естественно располагало его искать уединения, где бы мог он наедине с Богом изливать в слезной молитве пред Ним все святые чувства невинного сердца и в самопредании воле Божией искать подкрепления духу на предстоящем жизненном пути. Он так и делал. Особенно любил он молиться по ночам, иногда совсем проводя ночи без сна и все это стараясь тщательно укрывать от домашних. И какою же детскою доверчивостью и пламенной любовью к Богу, какою, так сказать, мудрою простотою дышала его чистая молитва! «Господи! – так взывал он в умилении сердечном. – Если верно то, о чем поведали мне родители мои, если прежде моего рождения на свет Ты уже благоволил явить на мне убогом дивные знамения благодати Твоей, то – да будет воля Твоя, Господи! Буди, Господи, милость Твоя на мне! И дай же мне, Господи, измлада возлюбить Тебя всем сердцем моим и всею душою моею и поработати Единому Тебе, яко к Тебе привержен есмь от утробы матери моей, от ложесн, от сосцу матери моей Бог мой еси Ты! И как посетила меня благодать Твоя, когда я был еще во чреве матери моей, так ни оставь меня и ныне, Господи! Отец мой и мати моя – придет время – оставят меня, а Ты  восприми меня, соделай меня Своим, причти меня к избранному Твоему стаду! Тебе предоставлен я бедный от самых пелен – избави де меня, Господи, от всякой нечистоты, от всякой скверны душевной и телесной; сподоби меня творити святыню во страхе Твоем, Господи! К Тебе Единому пусть стремится сердце мое; да не усладят меня все сладости мира сего; да не прельстят  меня все красоты житейские; к Тебе единому пусть прилепится душа моя, и да воспримет меня десница Твоя… Не попусти мне когда-нибудь возрадоваться радостью мира сего, но исполни меня, Господи, радостью духовною и неизреченною сладостью Божественною; Дух Твой благий да наставит мя на землю праву!»

И невольно каждый, видевший такое доброе устроение Варфоломея, любовался им, невольно говорил про себя с умилением: что-то выйдет из этого отрока, которого Бог сподобил такой благодати с раннего детства?

А отрок между тем становился юношей и, возрастая летами, возрастал и в благочестии. И само собою зарождалось в нем желание иноческого подвига, и с каждым днем все больше и больше росло и созревало это желание, пока наконец не обратилось в пламенную жажду души, которой томился некогда венценосный подвижник и пророк и взывал: желает душа моя… к Богу крепкому живому: когда же, наконец, прииду и явлюся лицу Божию (Пс. 41, 3)

Но не в Ростовской земле, не в Ростовском княжестве, которое тогда потеряло уже свое значение, суждено было исполниться этим заветным мечтам. Там, по выражению песни церковной, первые искры Божественного желания только начали возжигать сей великий светильник, но не там надлежало ему возгореться. Ему назначено было Промыслом Божиим просиять в мрачной пустыне, среди дремучих лесов Радонежских, чтобы оттуда светить светом своей жизни святой и своего благодатного учения только что возникавшей тогда из безвестности Москве, которая готовилась быть первопрестольною столицей всей Русской земли, а с Москвою – светить и всему Православному Царству Русскому.

Посмотрим теперь, как перенесен был благодатный светильник сей из пределов Ростова Великого в пределы незнатного Радонежа, - перенесен невидимою рукою Промысла Божия, руководившего обыкновенными путями дел человеческих.

ГЛАВА III

ПОКОРНЫЙ ЮНОША

Радуйся, яко от младых ногтей

последовал еси Христу. (Икос Минеи)

Радуйся, от юности твоея всем сердцем

и мыслию Бога возлюбивый (Акафист, икос 3)

Здесь уместно сказать несколько слов о том, в каком состоянии находилась в описываемое нами время Русская земля, чтобы знать, при каких обстоятельствах жили родители Ворфоломеевы и среди каких условий воспитывался сам Варфоломей. Раскроем на минуту скорбные страницы родной нашей истории, чтобы яснее видеть, какого великого мужа послал Бог многострадальному Отечеству нашему в лице смиренного Своего избранника, пустынника Радонежского, в столь трудные времена. На темном фоне исторических событий его светлый образ выступает перед нами во всей своей неземной красоте.

Поистине трудные были тогда времена!.. Тяжким бременем лежало иго татарское на плечах русского народа. О том, чтобы сбросить с себя это ненавистное иго, никто не смел и подумать. Князья то и дело ходили в Орду – то на поклон грозным тогда ханам монгольским, то судиться и тягаться между собою, и сколько благородной крови княжеской пролито в Золотой Орде по зависти и братоубийственной ненависти честолюбивых соперников! Наш историограф Карамзин справедливо замечет, что «древняя русская пословица: близ Царя – близ смерти родилась тогда, как наше отечество носило цепи монголов. Князья ездили в Орду как на страшный суд: счастлив, кто мог возвратиться с милостью царской или по крайней мере с головою!» Нередко там они и душу свою полагали за веру Православную и за Святую Русь. Потому, отправляясь в Орду, они обычно писали духовные завещания, прощаясь навсегда со своей семьей. Народ страдал от своеволия грубых и гордых татарских численников и баскаков (чиновников), которые разъезжали по всем городам. Не было от них никому пощады, что хотели, то и делали: городи и села жгли и грабили, храмы Божии разоряли или оскверняли, а людей убивали или уводили в плен. Даже купцы, даже просто бродяги монгольские обходились с нашими предками, как с презренными рабами. При таких неурядицах, при недостатке единой сильной власти был полный простор страстям негодных людей, которых всегда бывает немало, а в такие тяжкие времена число их обычно увеличивается. Иго татарское не прошло бесследно  и в народной нравственности: «Забыв гордость народную, - говорит Карамзин, - мы выучились  низким хитростям рабства, заменяющим силу в слабых; обманывая татар, еще больше обманывали друг друга; откупаясь деньгами от насилия варваров, стали корыстолюбивее и бесчувственнее к обидам, к стыду, подверженные наглостям иноплеменных тиранов. От времен Василия Ярославича до Ивана Калиты (период самый несчастнейший!) отечество наше походило более на темный лес, нежели на государство: сила казалась правом; кто мог, грабил: не только чужие, но и свои; не было безопасности ни в пути, ни дома; воровство сделалось общею язвою собственности».

Да, тяжело было Русской земле в те скорбные времена; трудно, невозможно было одолеть сильного врага и именно потому, что князья русские все больше ссорились между собой, единства не было, по клочкам была разделена вся обширная Русская земля. И если бы не осознали наконец необходимости этого единства – кто знает? – может быть, и совсем погибла бы Русь Православная, подпав под владычество более опасных врагов, каковы были в то время Литва, Польша, Венгрия и Швеция…

 Но Бог не попустил случиться такой беде. Раньше всех поняли опасность наши первосвятители: они всегда твердили князьям, что единодушие между ними необходимо для спасения России от окончательной гибели; когда было можно, святители всегда являлись миротворцами в усобицах княжеских, действуя и словом и убеждением, и силою духовной власти. А прозорливый святитель Петр заложил прочную основу объединению Русской земли, переселившись навсегда из Владимира на Клязьме в незнатный тогда городок Москву, к умному и благочестивому князю Ивану Даниловичу Калите. Этот князь стал настойчиво приводить в исполнение намеченную еще его отцом мысль об объединении Русской земли и присоединял одно за другим соседние княжества к Московскому. Святитель Петр незадолго пред кончиною своей ободрил князя предсказание о будущем величии Москвы. «Если ты, сын мой, - говорил он в духе пророчества, - успокоишь мою старость и воздвигнешь здесь храм, достойный Богоматери, то будешь славнее всех иных князей и род твой возвеличится; кости мои останутся в сем граде; святители захотят обитать в оном; и руки его взыдут на плеща врагов наших».  Иван исполнил завет старца-митрополита, и Бог благословил успехом его начинания на пользу отечества. Москва мало-помалу стала возвышаться над другими городами, а сам Иван заслужил славное имя собирателя Русской земли. Чрез сто лет с Москвою никто уже не дерзал спорить о первенстве: она объединила под собою всю тогдашнюю Русь, и это объединение не только спасло Россию от конечного разорения, но и помогло ей сбросить иго монгольское.

Но нелегко было удельным князьям расставаться со своею свободою. Московский князь действовал властно, ничем не стесняясь, ни пред чем не останавливаясь. Даже в тех случаях, когда присоединение соседних уделов совершалось мирным путем, посредством, например, родственных союзов с великим князем Московским, и тогда Иван Данилович не задумывался распоряжаться удельными, как ему хотелось. Так, он выдал своих дочерей – одну за Василия Даниловича Ярославского, а другую – за Константина Васильевича Ростовского и, действуя как глава России, предписывал своим зятьям законы в их собственных областях. Горько тогда стало городу Ростову, со скорбью повествует летописец, и особенно князьям его! У них отнята была всякая власть и имение, вся же честь их и слава потягнули к Москве. Послан был в Ростов в сане воеводы московский вельможа Василий, прозванием Кочева, и с ним другой, по имени Мина; по прибытии в Ростов они стали действовать полновластно, притесняя жителей, так что многие ростовцы вынуждены были отдавать москвичам свое имущество поневоле, за что получали только оскорбления и побои и доходили до крайней нищеты. Трудно и пересказать всё, что потерпели они: дерзость московских воевод дошла до того, что они повесили вниз головой ростовского градоначальника, престарелого боярина Аверкия, поставленного еще князем Василием Константиновичем, и в таком виде оставили его на поругание… Так поступали они не только в Ростове, но и по всем волостям и селам его. Народ роптал, волновался и жаловался на эти своеволия; все говорили, что слава Ростова исчезла, что князья его лишились своей власти, что Москва тиранствует…

Не избежали, конечно, этих народных скорбей и праведные родители Варфоломеевы. Славный и именитый некогда боярин Кирилл еще ранее описанных нами событий в Ростове под старость стал терпеть нужду. Частые путешествия в Орду со своим князем, тяжкие дани и непосильные подарки ордынским вельможам, без чего никогда не обходились путешествия, жестокий голод, нередко опустошавший Ростовскую область, а  больше всего, говорит преподобный Епифаний, великая рать или нашествие Туралыково в 1327 году – все это вместе отозвалось крайне неблагоприятно на его состоянии и почти довело его до нищеты. Очень вероятно также, что своеволие московских наместников, которые распоряжались в Ростове как независимые государи, не пощадило и Кирилла, как ближнего боярина князей Ростовских: может быть, и он лишился тогда не только чести своей, но и всего своего состояния. Тяжело было Кириллу после всего, что испытал он в Ростове, оставаться там, а может быть, и прямо приказано было от наместников московских удалиться из Ростова, и потому он решил, лишь только появится возможность, покинуть родной город и перейти на службу к другому князю.

Случай скоро представился. В 12 верстах от Троицкой Лавры по направлению к Москве есть село Городище или Городок, которое в древности носило имя Радонеж. В 1328 году, отправляясь в Орду, великий князь Иван Данилович написал духовное завещание, в коем между прочим назначил «село Радонежское» в удел великой княгине Елене «с малыми детьми» нераздельно. Вскоре после этого село это перешло в полную собственность младшего сына Иванова Андрея. Великий князь по малолетству Андрея поставил в Радонеж наместником Терентия Ртища,  который, желая привлечь большее число поселенцев в этой части незаселенный тогда край, объявил именем князя разные льготы переселенцам. Лишь только это стало известно в Ростове, многие из его жителей, в надежде найти себе облегчение, потянулись в Радонеж. В числе таких переселенцев Епифаний называет Протасия тысяцкого, Георгия, сына Протопопова с родством его, Ивана  и Феодора Тормасовых, их родственников Дюденя и Онисима, бывшего ростовского вельможу, а впоследствии диакона и ученика Сергиева. В числе их переселился и блаженный Кирилл со всем своим семейством и водворился в Радонеже близ церкви Рождества Христова.

По обычаю того времени, Кирилл должен был получить поместье,  но сам он по старости уже не мог нести службы, и потому обязанность эту принял на себя старший его сын Стефан, который, вероятно еще в Ростове, женился. Младший из сыновей Кирилла Петр также избрал супружескую жизнь, но Варфоломей и в Радонеже продолжал свои подвиги. Размышляя о суете всего земного, блаженный юноша нередко повторял сам себе слово пророческое: Кая польза в крови моей, внегда сходити ми во истление (Пс. 29: 10). Правда, мир и все, что в мире, создано Богом для блага людей, но все это человеческими страстями, насилиями, неправдами до того извращено, что жизнь человеческая не представляет собой почти ничего, кроме труда и болезней, и для желающего в кротости духа устроять свое спасение со всех сторон встречаются препятствия и соблазны. Рассуждая таким образом, Варфоломей стал просить у своих родителей благословения избрать путь иноческой жизни. Не раз он говорил отцу: «Отпусти меня, батюшка, с благословением, и я пойду в монастырь».

«Помедли, чадо, - отвечал ему на это отец, - сам видишь: мы стали стары и немощны; послужить нам некому, у братьев твоих немало заботы о своих семьях. Мы радуемся, что ты печешься, како угодити Господу Богу; это дело хорошее, но верь, сын мой: твоя благая честь не отнимется у тебя, только послужи нам немного, пока Бог явит милость Свою над нами и возьмет нас отсюда; вот, проводи нас в могилу, тогда уже никто не возбранит тебе исполнить твое заветное желание».

И благодатный сын повиновался; он прилагал все свое старание угодить святым родителям и упокоить их старость, чтобы заслужить себе их благословение и молитвы. Не связанный семейными заботами, он всего себя посвятил упокоению родителей, а по своему кроткому, любящему характеру был как нельзя более способен к этому.

Какой прекрасный, поучительный пример и благоразумия родительского, и послушания сыновнего! Кирилл и Мария не усиливаются погасить возгорающееся в сыне своем Божественное желание, не принуждают его связать себя с суетой мира узами брачными, как делают многие родители века сего. Они только указывают ему на свои нужды и немощи, а втайне, вероятно, более имею в виду его молодость и дают ему случай еще испытать самого себя и укрепиться в святом намерении, дабы он, возложив руки на рало, уже не озирался вспять. Но и Варфоломей не следует примеру своевольных детей века сего, из коих многие даже в обыкновенных мирских делах не хотят покорить волю свою воле родителей и ни во что не ставят их нужды и желания; нет, благоразумный юноша знает достоинство того, чего желает, однако же, взирая на заповедь Божию: чти отца и матерь (Мф. 15:4), соглашается до времени томить себя неисполненным желанием, дабы сохранить повиновение родителям и чрез то наследовать их благословение: так дорожил он этим благословением! И родители, конечно, от всего любящего сердца благословили послушного сына святыми своими благословениями до последнего своего воздыхания!

Но дух иночества нечувствительно сообщился от сына к родителям: при конце своей многоскорбной жизни Кирилл и Мария пожелали и сами, по благочестивому обычаю древности, воспринять на себя ангельский образ. Верстах в трех от Радонежа был Покровский Хотьков монастырь, который состоял из двух отделений: одного  – для старцев, другого – для стариц; в этот монастырь и направили свои стопы праведные родители Варфоломеевы, чтобы здесь провести остаток дней своих в подвиге  покаяния и приготовления к другой жизни. Почти в то же время произошла важная перемена и в жизни старшего брата Варфоломеева Стефана: недолго жил он в супружестве; жена его Анна умела, оставив ему двух сыновей – Климента и Ивана. Похоронив супругу в Хотьковом монастыре, Стефан не пожелал уже возвращаться в мир; поручив детей своих, вероятно, Петру, он тут же, в Хотькове и остался, чтобы принять монашество, вместе с тем и послужить своим немощным родителям. Впрочем, претруженные старостью и скорбями схимники-бояре недолго потрудились в своем новом звании: не позже 1339 года они с миром уже отошли ко Господу на вечный покой. Дети почтили их слезами сыновней любви и похоронили под сенью той же Покровской обители, которая с сего времени сделалась последним приютом и усыпальницею рода Сергиева.

После удаления старшего брата в монастырь Варфоломей остался полным хозяином в доме родителей. Кончину их он принял как поданный Провидением Божиим знак к исполнению своего заветного намерения. Отдавая им последний долг сыновей любви, он неотлучно провел  в Хотьковом монастыре сорок дней, пока совершалось установленное Церковью поминовение новопреставленных; свою молитву о упокоении душ их он соединял с делами милосердия: каждый день кормил нищих и раздавал бедным остатки небогатого имущества почивших. В духовной радости возвратился он наконец в Радонеж: теперь никто и ничто не могло удержать его в мире, среди столь несносной для души его суеты… С наслаждением повторял он изречения Священного Писания, которые так подходили теперь к его устроению душевному: изыдите от среды их и отлучитеся и ничему, сущему в мире, не прикасайтеся (2 Кор. 6: 17); отступите от земли и взыдите на небо.  Прильпе душа моя по Тебе,  Господи, мене же прият десница Твоя (Пс. 62, 9)

Вот какими чертами изображает состояние души Варфоломеевой в это время митрополит Платон: «Читал Варфоломей во Святом Евангелии: придите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф. 11, 28), - читал он и размышлял: что же может быть желательнее сего? Я, я – из числа сих труждающихся, я – из числа обремененных… Чувствую в себе силу страстей; совесть моя трепещет Суда Божия… Сосуд избранный, апостол Павел, говорит о себе, что он – первый из грешников. А мне что иное о себе сказать? И внешние обстоятельства своею прискорбностью гонят меня в пустыню… Отовсюду я утружден и обременен; но вот, Господь глаголет в Евангелии: прииди ко Мне, и Аз упокою тя. Можно ли пренебрегать тем, чего всеми силам искать надобно?  Сам Господь ищет меня и сретает с Своим вожделенным покоем. И как же был бы неразумен, если бы вздумал отказаться от сего неоцененного сокровища! Нет, пойду, побегу за гласом сим: Он солгать не может. Сердце мое Он зажег, не могу успокоиться, пока обещанного Им покоя не найду! Се удалюся бегая и водворюся в пустыни. Буду чаять Бога спасающего мя от малодушия и от бури» (см.: Пс. 54: 8-9).

Обращал Варфоломей в благоговейном сердце своем и другое слово Господа: аще кто грядет ко Мне, и не отречется всего своего имения, не может быти Мой ученик (Лк. 14: 26-33). Желая последовать сему слову спасительному, он передал младшему брату Петру все, что осталось после родителей. Так сделан был решительный шаг, и святой юноша на 21-м году своей жизни бодро вступил на новый путь, полный скорбей и лишений, и, подклонив свою голову под благое иго креста Христова, устремился к вожделенным для него подвигам духовным, как жаждущий елень стремится к живительным источникам водным…

«Он оставил мир, - говорит святитель Филарет Московский, - когда мир еще не знал его; и впоследствии не восхотел стать даже в такое состояние, которое хотя и в мире, но не от мира и не для мира (разумеется сан святительский); само послушание, столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться со сладкою пустынею» или хотя бы только принять от руки святителя священное украшение, как благословение архипастырское, потому, что сие украшение (крест) было сделано из золота.

ГЛАВА IV

БРАТЬЯ В ПУСТЫНЕ

Радуйся, вся мира сего красная, яко скоро

исчезающая, презревый. (Акафист, икос 3)

Радуйся, зерцало совершеннаго терпения. (Икос 6)

Расстался Варфоломей с Радонежем и пошел в Хотьков, который теперь был для него роднее Радонежа. Можно ли изъяснить то блаженное состояние, в каком находилась тогда его чистая душа, вся объятая пламенем Божественной любви? Опытные в духовной жизни подвижники говорят, что в начале подвига душа обыкновенно горит неизъяснимой жаждой подвига; все кажется возможным, всякий труд – легким, всякое лишение – ничтожным. Благодать Божия, как нежная, любящая мать, дает новоначальному подвижнику вкусить тех благ неизреченных, которые ожидают его по совершении подвига, - дает без всякой с его стороны заслуги, для того, чтобы он знал, что получит по очищении своего сердца от страстей, и потому не ослабевал в борьбе с врагами спасения. И блажен, кто не был рабом своих страстей, кто сохранил непорочность детства в юности и от юности взял крест свой, чтоб идти за Господом! Тогда как другие подвижники всю жизнь проводят в тяжкой борьбе со своими страстями и благодать Божия действует в них сокровенно, лишь изредка утешая их сладостным ощущением своего присутствия и снова скрываясь, дабы они не впали в высокое о себе мнение, сей избранник благодати за свою детскую простоту, за чистоту своего сердца, незнакомого с грязью порока, скоро сподобился благодатного покоя бесстрастия. К таковым по преимуществу можно отнести слово Лествичника: «Изшедший от мира по любви к Богу в самом начале приобретает огнь, который, был ввержен в вещество (страстей), вскоре возжжет сильный пожар» и  истребит страсти. К числу таких избранников благодати принадлежал и Варфоломей. Давно горел в душе его этот благодатный огонь, а теперь им прониклось все его духовное существо. Его мысль уже витала в дебрях пустынных…

В Хотькове, как уже знают читатели, смиренно подвизался вблизи трех дорогих могил старший брат Варфоломея Стефан. К нему-то и спешил блаженный юноша. Скромный, с детства привыкший подчинять свою волю воле старших, он и теперь боялся положиться на себя и надеялся иметь в брате-иноке верного спутника и опытного руководителя на новом многотрудном жизненном пути. Оставаться в Хотькове у него не было намерения – его душа жаждала безмолвия пустыни: чем больше предоставляла труда одинокая жизнь пустынника, чем больше было в ней лишений, тем для него казалось лучше.

И вот Варфоломей в Хотьковской обители. Он упрашивает брата идти с ним искать места для пустынножительства. Стефан не вдруг решается на такой подвиг. Недавний мирянин, поступивший в монастырь не столько по влечению чистой любви к Богу, сколько потому, что его сердце, разбитое семейным горем, искало врачевания в тишине святой обители, он не думал принимать на себя подвига выше меры своей и желал проходить обычный путь жизни монашеской в стенах монастырских. Но Варфоломей просит, умоляет, и добросердечный Стефан уступает наконец неотступным просьбам любимого младшего брата и – «принужден быв словесы блаженного» - соглашается. Братья оставляют гостеприимную обитель и идут в самую глушь соседних лесов…

В те времена каждый, желавший уединенной жизни, мог один или с товарищем  свободно идти в лес, на любом месте строить себе хижину или копать пещеру и селиться тут. Земли было много свободной, не принадлежавшей частым владельцам. Когда собиралось около пустынников несколько человек, то строили церковь, испрашивали у князя право на владение местом, а у местного святителя – разрешение освятить церковь, и обитель основывалась. Но Варфоломей не думал строить обитель, не желал собирать около себя братию, у него было одно заветное желание: укрыться навсегда от мира в глубине непроходимой чащи  лесной, укрыться так, чтоб мир никогда не нашел его и совсем позабыл отшельника.

Долго ходили братья по окрестным лесам; наконец им полюбилось одно место, удаленное не только от жилищ, но и от путей человеческих. Это место было Самим Богом предназначено к устроению обители: над ним и прежде видели достойные люди – одни свет, другие огонь, а иные ощущали благоухание. Оно находилось  верстах в десяти от Хотькова и представляло небольшую площадь, которая возвышалась над соседнею местностью в виде маковки, почему и названа Маковцем или Маковицею. Глубокая дебрь со всех сторон окружала Маковицу; густой лес, до которого еще никогда не касалась рука человеческая, одевал ее со всех сторон сплошною чащей, высоко поднимая к небу свои тихо шумевшие вершины… В окружающих эту возвышенность дебрях можно было найти немного и воды, хотя ходить за нею было и неблизко. «Любуясь первобытною красотою местности, - говорит святитель Платон, - Варфоломей представлял себе в мысли земной рай, в котором жили праотцы рода человеческого в невинном состоянии, до грехопадения». Мы не можем представить себе того восторга, который наполнял тогда душу и сердце молодого отшельника! Наконец-то сбываются его заветные желания, его задушевные мечты: вот она – дивно желанная пустыня, вот он – дремучий лес!.. Мир со всей его суетой, с его житейскими треволнениями остался там, где-то далеко позади Варфоломея; отшельник более не вернется туда – здесь он найдет свой покой, здесь поселится навсегда, будет беседовать с Единым Богом, разделяя труды со своим родным не по плоти только, но и  по духу братом!..

Горячо помолились братья на избранном месте пустынного жития; предавая самих себя в руки Божии, они призывали Божие благословение и на само место своих будущих подвигов. Потом стали рубить лес; с великим трудом переносили они тяжелые бревна на своих, хотя и привычных к труду, но все же боярских плечах; мало-помалу редела чаща лесная, открывая место, на котором впоследствии суждено было Богом процвести славной Лавре Сергиевой. Отшельники устроили себе сначала шалаш из древесных ветвей, а потом убогую келийку; наконец подле келии поставили и малую церквицу. Все это было сделано руками самих братьев-трудников; они не хотели приглашать посторонних людей, потому что телесный труд был необходимым условием самой жизни подвижнической.

Когда церковь была готова к освящению, Варфоломей сказал Стефану: «По плоти ты мне старший брат, а по духу – вместо отца; итак, скажи мне: во имя какого святого следует освятить нашу церковь? Какой будет ее престольный праздник?»

«Зачем спрашиваешь меня о том, что сам лучше меня знаешь? – отвечал ему старший брат. – Ты, конечно, помнишь, как не раз покойные родители наши при мне говорили тебе: «Блюди себя, чадо: ты уже не наше, а Божие; Господь Сам избрал тебя прежде твоего рождения и дал о тебе доброе знамение, когда трижды возгласил ты во чреве матери, во время литургии».  И пресвитер, тебя крестивший, и чудный старец, нас посетивший, говорили тогда, что это трикратное проглашение твое предзнаменовало, что ты будешь учеником Пресвятой Троицы; итак, пусть церковь наша будет посвящена Пресвятому Имени Живоначальной Троицы; это будет не наше смышление, а Божие изволение: пусть же благословляется здесь имя Господне отныне и во веки!»

Вздохнул из глубины сердца юный подвижник и сказал брату: «Ты высказал, господин мой, то самое, что давно было у меня на душе, чего я всем сердцем желал, но не дерзал высказать. Любезно мне слово твое: пусть эта церковь будет освящена во Имя Пресвятой Троицы. Ради послушания я вопрошал тебя; не хотелось мне иметь в сем волю свою, и вот Господь не лишил меня желания сердца моего!»

«В сем рассуждении Варфоломея, - замечает один его жизнеописатель, - открылось его глубокое духовное просвещение: самым наименованием храма он проповедовал всем главнейшую истину христианства – о Триипостасном Божестве».

«Его ум, - говорит святитель Филарет, - устремился тогда к высочайшему христианскому догмату, дабы привлечь за собою умы даже младенцев веры. Посвятив храм сей имени Пресвятой Троицы, он сделал то, что здесь, в его обители, по самому напоминанию имени храма каждый поклонник богословствует, исповедует и славит Живоначальную Троицу и богословствуя приносит свою молитву».

Затем оба брата пошли в Москву, чтобы испросить благословения Всероссийского митрополита Феогноста на освящение церкви. Святитель милостиво принял просителей и послал с ними священнослужителей, которые взяли с собой святой антиминс с мощами святых мучеников и все потребное для освящения храма. Церковь по желанию братьев был освящена во Имя Пресвятой и Живоначальной Троицы. Так скромно, по пустынному смиренно было положено основание Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, столь прославленной впоследствии именем Преподобного Сергия! «Справедливо сия церковь, - замечает при сем блаженный Епифаний, - наречена во Имя Пресвятой Троицы: она основана благодатью Бога Отца, милостью Сына Божия и поспешением Святого Духа».

Это произошло в 1340 году, уже при великом князе Семене Ивановиче Гордом.

«Какою несказанною радостью радовался юный подвижник наш, когда увидел освященным дом Божий! – говорит святитель Платон. – Теперь оставалось ему и самому себя всецело уготовать в жилище Духа Святого». И он, действительно, еще с большей ревностью стал подвизаться в посте и молитве, в трудах и терпении. Мира как бы вовсе не было для юного отшельника: он умер для мира и мир умер для него навсегда.

Не то было со старшим братом. Суровою, неприветливой показалась ему дикая пустыня. Он видел здесь одни труды и лишения. Никаких удобств для безбедного существования тут не было. Никто не заходил к отшельникам; трудно было доставать самое необходимое; на далекое расстояние не было не только сели или дворов, но и пути людского; кругом их убогой келии и церквицы – непроходимая чаща лесная с негостеприимными обитателями – дикими зверями…

Не выдержал Стефан этих скорбей пустынных; он вовсе не был подготовлен к ним предшествующею жизнью; утешаясь семейной жизнью, он, вероятно, не думал не только о пустынных подвигах, но и о монашестве; тяжкое горе, смерть молодой супруги, побудило его удалиться в обитель, как тихую пристань в море житейском: там, быть может, он и окончил бы дни свои, если  бы не Варфоломей… Только усердные просьбы любимого брата вызвали его оттуда; и вот, лишь только он встретился со всей суровой обстановкой отшельнической жизни, как мужество изменило ему, его стала томить тоска нестерпимая, им овладел дух уныния… Напрасно Варфоломей утешал малодушного, уговаривал, упрашивал вооружиться терпением против этого искушения: хотя не без скорби, Стефан оставил одиноким пустыннолюбного брата и ушел в Москву. Здесь устроил он себе келию в Богоявленском монастыре и стал подвизаться по мере своих сил. По свидетельству блаженного Епифания, который лично знал Стефана, он любил иноческое житие, много трудился и вел строгую жизнь. Ходил он обыкновенно в убогой одежде. В то время в Богоявленском монастыре подвизался еще простым иноком будущий святитель  всероссийский Алексий. Они духовно полюбили друг друга, рядом всегда стояли в церкви и вместе певали на клиросе. Наставником и руководителем их был старец Геронтий, опытный в жизни духовной. Митрополит Феогност любил Стефана, Геронтия и Алексия и по временам приглашал их к себе для духовных бесед. Сын Калиты великий князь Семен Иванович также отличал своим вниманием и Стефана, и Алексия. По его желанию митрополит Феогност рукоположил Стефана во пресвитера и назначил игуменом Богоявленского монастыря. Великий князь избрал Стефана в свои духовники. Примеру князя последовали тысяцкий столицы Василий, брат его Феодор и другие знатные бояре. Позднее мы опять встретимся со Стефаном в пустыне Радонежской, хотя уже при других обстоятельствах. Обращаемся к юному Варфоломею.

Хотя и оставил его единоутробный, но на сей раз не единодушный брат, он остался тверд и непоколебим в своем намерении. «Два родных брата, - замечает блаженный Епифаний, - а между тем какая разность в произволении, но один из пустыни ушел в городской монастырь, а другой и саму пустыню обратил в город. Что казалось Стефану тяжким и нестерпимым, то было легко и приятно для Варфоломея, которого душа с детства пылала Божественным огнем. И Господь хранил его Своею благодатью среди пустыни, ограждал его Своими Ангелами на всех путях и как Сердцевидец, видевший его сердечные расположения, уготовлял в нем начальника многочисленной братии и отца многих обителей».

ГЛАВА V

ЮНЫЙ ПОСТРИЖЕННИК

Радуйся, вся мира сего красная, яко скоро

исчезающая, презревый.

Радуйся, вся плотския похоти Бога ради

умертвивый. (Акафист, икос 3)

«Все поступки Варфоломея в течение всей его жизни, - говорит святитель Платон, - показывали, что он был муж высокого разума и рассуждения духовного». Рассуждение – дар бесценный, и святые отцы почитают его выше всех добродетелей. По словам преподобного Иоанна Лествичника, «рассуждение в том состоит и познается, чтобы точно и верно постигать Божественную волю, во всякое время, во всяком месте и во всякой вещи. Оно находится в одних только чистых сердцем, телом и устами». «Оно рождается от послушания и смирения», после великого подвига в совершенном отсечении своей воли и разума. Тем более достойно удивления, что Варфоломей сподобился сего дара от юности: так чисто было сердце его, так была смиренна и проста его прекрасная душа!

«Рассуждение в новоначальных есть истинное познание своего устроения душевного», - говорит Лествичник. В испытании самого себя обнаружилось это духовное дарование и в юном Варфоломее. Как ни горячо желал он облечься в ангельский образ, однако не спешил с исполнением своего сердечного желания. Он почитал неосновательным делом связать себя обетами монашества, прежде нежели приучит себя к строгому исполнению всех уставов монашеской жизни, ко всем трудам и подвигам не телесного только, но и внутреннего, духовного делания. Только тогда, когда он достаточно испытал себя во всем этом, он стал усердно просить Господа, чтобы удостоил его столь давно желанного ангельского образа.

В одной из обителей близ Радонежа, быть может в том же Хотьковом монастыре, жил смиренный старец-игумен по имени Митрофан. Неизвестно, когда Варфоломей с ним духовно сблизился; может быть, это произошло еще раньше удаления его в пустыню; может быть даже, что Митрофан изредка посещал Варфоломея в его пустынном уединении и служил для него Божественную литургию в его церквице – блаженный описатель жития его ничего не говорит об этом. Он говорит только, что подвижник попросил Митрофана прийти к нему в пустыню, и несказанно обрадован был его посещением. Он встретил игумена как дорогого гостя, Самим Богом посланного, и усердно просил его пожить с ним сколько-нибудь в его келии. Добрый старец охотно согласился на это, а Варфоломей, взирая с благоговением на добродетельную жизнь его, прилепился к нему всей душой, как к родному отцу.

Спустя немного времени блаженный юноша во смирении склонил голову пред старцем и стал просить его о пострижении. «Отче, - так говорил Варфоломей, - сотвори любовь ради Господа; облеки меня в чин иноческий; возлюбил я сей чин от юности моей и с давнего времени желаю пострижения. Только воля родителей моих долго меня от этого удерживала, но теперь, слава Богу, я от всего свободен и как олень, жаждущий источников водных, всею душою жажду иноческого пустынного жития».

Не стал противоречить старец-игумен его благочестивому желанию; он пошел немедленно в свой монастырь, взял там нескольких из братий и все, что нужно было для пострижения, и возвратился к отшельнику. 7 октября 1342 года в убогой церквице пустынника совершилось пострижение двадцатитрехлетнего юноши. В сей день Святая Церковь празднует память святых мучеников Сергия и Вакха: по обычаю того времени Варфоломею и было дано имя Сергий.

Окончив обряд пострижения, Митрофан совершил Божественную литургию и приобщил нового инока Святых Христовых Таин. И исполнился благодати Святого Духа новопостриженный, и повеяло  в церкви неизреченным благоуханием, и распространилось это дивное благоухание даже за стенами храма пустынного… Так рассказывали о сем впоследствии сами свидетели этого чуда, прославляя Бога, прославляющего угодников Своих.

«И был Сергий первый постриженник своей уединенной обители, первый начинанием и последний мудрованием, первый по счету и последний по тем смиренным трудам, которые сам на себя возлагал; можно даже сказать, что он был и первый и в то же время – последний, потому что, хотя и многие после него в той же самой церкви принимали пострижение, но ни один не достиг меры его духовного возраста. Многие так же начинали подвиг, но далеко не все так и оканчивали; много было у Сергия учеников, много подвизалось и после него в обители добрых иноков, но никто не смог сравниться с ним: для всех  и всегда он остался образцом совершенства иноческого! С пострижением он не только  отлагал власы главы своей, но с отнятием власов отсекал навсегда и всякое свое хотение; совлекаясь мирских одежд, он в то же время совлекался и ветхого человека, чтобы облечься в нового, ходящего в правде и преподобии истины; препоясывая чресла свои, он уготовлял себя к мужественному подвигу духовному; отрекаясь от всего, что в мире, он, как бы обновляемый юностью, орлею возлетал на высоту созерцаний духовных»…

Так рассуждает о своем великом учителе его достойный ученик, преподобный Епифаний; а кто лучше и ближе мог оценить подвиги его возлюбленного аввы?

Семь дней провел новопостриженный Сергий неисходно в своей церквице; каждый денно старец-игумен совершал Божественную литургию и приобщал его Святых Христовых Таин, и во все эти семь дней Сергий ничего не вкушал, кроме просфоры, даваемой ему от постригавшего. Чтобы сохранить бодрым и неразвлеченным ум свой, Сергий уклонялся от всякого поделия; с его уст не сходили псалмы и песни духовные; утешая ими себя, он славословил Бога и взывал к Нему из глубины сердца благодарного: Господи, возлюбих благолепие дому Твоего и место селения славы Твоея (Пс. 25: 8). Дому Твоему подобает святыня, Господи, в долготу дний (Пс. 92, 5). Коль возлюбленна селения Твоя, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни, сердце мое и плоть моя возрадовастася о Бозе живее. Ибо птица – душа моя –обрете себе храмину, и горлица гнездо себе, идеже положит птенцы своя… Блажени живущии в дому Твоем, в веки веков восхвалят Тя (Пс. 83, 2-4, 5). Яко лучше день един во дворех Твоих паче тысящ: изволих приметатися в дому Бога моего паче, неже житии ми в селениих грешничих (Пс.  83: 11). Так ликовала душа Сергиева и горела Божественным огнем!

Мир не знает и не может знать тех благодатных утешений, какие ниспосылаются от Бога трудникам спасения. Мир видит только жестокость и тесноту пути иноческого и, не желая расстаться со своим широким путем, отвращается подвига монашеского, называя его бесполезным, неразумным, даже преступным самоистязанием… Не будем говорить ему о том, что ему неудобопонятно: слепому бесполезно говорить о красоте цветов; но пусть бы мир внимательнее присмотрелся хотя бы только к плодам подвигов иноческих, и тогда бы он познал их великую силу в жизни нравственной и не стал бы называть их бесполезным упражнением… «О, вы, - так взывал некогда Московский святитель Платон, - коих мысль помрачена и сердце расслаблено! Придите и посмотрите на угодника Божия Преподобного Сергия! Что ж? Разве напрасно он столько в подвиге добродетели трудов употреблял? Разве тщетны были те слезы, тот пот, которые он проливал и ими напоевал насаженное в душе своей Божественное семя? О нет! Вот сколько веков прошло, а имя его все так же любезно в устах наших, память его благословенна и следы жизни его святой достопочтенны»… Почему? Потому, что при содействии благодати Божией его подвиги преобразили всю нравственную природу его возвратили ему первобытную чистоту и невинность, вечное блаженство и высокое богоподобное достоинство – все то, что потеряно было первым Адамом и куплено для всех нас бесценною кровию второго Адама, Господа Иисуса!

Семь дней протекли как один день; настало время Сергию расстаться со старцем-игуменом.

- Вот, отче, - с тихой грустью сказал тогда юный инок своему отцу Евангельскому, - ты уже уходишь и оставляешь меня одиноким в этой безлюдной пустыне… Давно я желал уединиться и всегда просил о том Господа, вспоминая слова пророка Давида: Се удалихся бегая, и водворихся в пустыни… (Пс. 54, 8) И благословен Бог, не оставивший меня без исполнения молитвы моей; благодарю Его благость, что не лишил меня этой милости: жить в пустыне и безмолвствовать… Ты уходишь отсюда, отче: благослови же меня, смиренного, и помолись о моем уединении… Вразуми меня: как мне жить теперь в одиночестве, как Господу Богу молиться, как избегать вреда душевного, как противиться врагу и помыслам гордыни, от него всеваемым?... Ведь я еще новоначальный инок, я должен во всем просить совета у тебя!

Подивился старец смиренномудрию своего новопостриженика: «Меня ли грешного вопрошаешь о том, что сам не хуже меня знаешь, о честная глава!- сказал Митрофан. – Ты уже приучил себя ко всякому подвигу; мне остается только пожелать, чтобы Господь Сам вразумил тебя и привел в совершенную меру возраста духовного».

Старец побеседовал с ним еще немного о разных случаях в жизни духовной и собрался в путь. Сергий припал к стопам его и еще раз на прощанье просил благословить его и помолиться за него: «Молись, молись, отче, - говорил он, - чтобы Господь послал мне силы противостоять брани плотской и искушениям бесовским, чтоб сохранил Он меня и от лютых зверей среди моих пустынных трудов»…

- Благословен Бог, - сказал ему старец, и крепкая вера слышалась в его речах, - Он не попускает нам искушений выше сил наших; апостол говорит за всех нас: вся могу о укрепляющем мя Господе Иисусе. Отходя отсюда, я предаю тебя в руки Божии; Бог будет тебе прибежище и сила. Он поможет тебе устоять против козней вражеских. Господь любит тех, кто благоугождает Ему, Он сохранит и твое вхождение отныне и до века.

В заключение своей беседы Митрофан сказал Сергию, что на месте его пустынножительства распространит Господь обитель великую и именитую, из которой пронесется слава имени Божия далеко во все стороны. Потом он сотворил краткую молитву, благословил своего постриженика и удалился.

И остался Сергий один, в своей излюбленной пустыне, остался без предшественника и сподвижника, без наставника и помощника, с единым Богом вездесущим и никогда не оставляющим тех, которые для Него все оставили… Чиста и светла была его добрая душа, проста и открыта благодати Божией, и Бог, тайными внушениями Своей благодати, Сам руководил молодым подвижником в его борьбе с искушениями, которые, по плану Божественного Домостроительства нашего спасения, неизбежны и для самых чистых душ… и поистине Сергий явился мужем богомудрым, как именует его Святая Церковь: проходя путем древних св. отцов-пустынников – первоначальников жития монашеского, он, подобно им, был умудряем не столько от людей, сколько от Бога Самого и, обогатившись сим небесным сокровищем мудрости Божественной, умудрял потом и других во спасение.

ГЛАВА VI

НАЕДИНЕ С БОГОМ

Радуйся, вся плотския похоти Бога ради умертвивый;

Радуйся, многообразыя козни лукаваго силою Божию

победивый. (Акафист, икос 3)

Прости нас, Преподобне отче Сергие, если мы дерзнем теперь мысленно войти в твою пустынную, убогую келию, чтобы грешным умом своим приникнуть в сокровенное святилище души своей и утешить себя созерцанием незримых миру твоих подвигов!.. Ведаем, преблаженне и богомудре, что недостойны мы сего дивного созерцания, что мало способны к тому и наши сердечные очи, страстями омраченные; но, взирая на твою христоподражательную любовь, уповаем, что ты, благоволивший в назидание присных учеников твоих поведать им многое из того, чему был один Бог-Сердцеведец свидетелем в пустынном житии твоем, - ты, любвеобильный отче, не изгонишь и нас, желающих собрать некие крупицы сего брашна духовного, оставшиеся от трапезы учеников твоих во утоление наших алчущих душ!..

«Вот он, - скажем словами приснопамятного святителя Платона, - подвижник наш, в сладком своем уединении, в убогой, но спокойной келии очи свои возводит к Живущему на Небесах – очи, исполненные слезами покаяния… Мысль его беседует с Богом; язык прославляет Владыку всех; его сердце – жилище всякой добродетели, а потому и Духа Святого; руки же его служат его требованиям телесным… Он далек от всякой суеты и он соблазнов мира, работает Господеви со страхом и трепетом (см.: Пс. 2: 11), работает в приятном уединении, в сладкой тишине, имея всегда ничем не смущаемые мысли, не обремененный заботами рассудок и спокойный дух… О дражайшее и любезное состояние!»

Но  прежде нежели Сергий достиг сего блаженного состояния, прежде чем вкусил он сладость пустыни – сколько браней должен был вытерпеть он, сколько борьбы вынести! «Кто может поведать, - говорит его блаженный ученик Епифаний, - все уединенные подвиги сей твердой души, неусыпно соблюдавшей все требования устава подвижнического? Кто изочтет его теплые слезы и воздыхания к Богу, его стенания молитвенные и плач сердечный, его бдения и ночи бессонные, продолжительные стояния и повержение себя на земле пред Господом? Кто сочтет его коленопреклонения и земные поклоны, кто расскажет о его алкании и жажде, о скудости и недостатках во всем, об искушении от врага и страхованиях пустынных?»

Силен Бог и всегда готов на помощь призывающим Его: «Но испытавшие знают, - говорит святитель Филарет, митрополит Московский, - каким трудностям подвержена жизнь в совершенном уединении»: эти трудности столь велики, что не испытавшие их с трудом верят повествованию о них, а иногда и вовсе не верят, потому что в таком повествовании пред ними открывается совершенно иной мир, миру грешному вовсе неведомый…

Чтобы легче представить себе всю тяжесть отшельнического подвига Преподобного Сергия, наметим здесь кратко, в общих чертах, трудности этого подвига, как изображают их люди, опытом прошедшие сим тесным и многоскорбным путем.

Радостно вступает в свой подвиг отшельник пустынный: никто не понуждает его к тому, горячая ревность к подвижничеству увлекла его в пустыню. Все скорби и лишения для него вожделенны; его молитва изливается в слезах; он весь горит пламенным желанием Божественным… Так бывает в начале подвига; но вот первый восторг проходит, дни, когда сердце полно горячей ревности и умиления, при которых так легки подвиги самоумерщвления, сменяются днями сухости душевной, тоски невыносимой: мысли не покоряются разуму и бродят повсюду, молитва не действует в сердце, сердце ноет, душа рвется бежать из-под креста и становится холодна ко всему духовному… А тут еще голод и жажда, холод, опасение за жизнь со стороны диких животных или от скудости и беспомощности и общее расслабление души и тела… Даже невинное, по-видимому, отдохновение и естественный сон – и те становятся врагами подвижника, с которыми он должен сражаться!..

А мир между тем манит его к себе воспоминаниями прошлого, ведь там ему так тепло и уютно жилось, ни в чем он такой, как теперь, нужды не терпел, ведь и там можно спастись. Зачем же этот подвиг выше сил? Зачем эта страшная пустыня со всеми ее лишениями? Уйти бы сейчас в обитель какую-нибудь, где добрые братия разделяли бы с ним скорби его, помогали бы ему в борьбе со врагами и добрым советом и братскою молитвой…

Так мир и плоть приступают  к отшельнику со своими требованиями – не говорим уже о грешных движениях сердца, когда точно буря поднимаются страстные порывы и гонят пустынника в мир, сожигая его внутренним пламенем… И если бы не благодать Божия, по временам утешающая подвижника своими прикосновениями к его страждущему сердцу, если бы не сила Христова, в немощи совершающаяся, то никто из пустынников не устоял бы в этой тяжкой, непосильной для человека борьбе!

Но это еще не все трудности пустынного жития. Уже в то  время, когда благодатные утешения изливаются в душу отшельника, в его сердце стремятся проникнуть помыслы услаждения подвигами, помыслы гордости, доводящей иногда неосторожных подвижников до грубого падения или до помрачения ума. Таким образом, для ревнителя жизни духовной по мере преспеяния в ней открывается борьба уже не к плоти и крови, а к духам злобы поднебесным. «Как скоро, - говорит святитель Филарет, - сии невидимые враги примечают, что человек, оставив мир и презрев плоть, все более и более усиливается проникнуть в область духовную, к общению с Небесными Силами и Самим Богом, то, чтобы воспрепятствовать ему, с неимоверною дерзостью на него устремляются, так что не только издалека пускают в него разжженные стрелы противных помыслов, но, так сказать, представляют ему страшные образы и нелепые мечтания». Иногда эти мечтания бывают направлены к тому, чтобы прельстить подвижника ложным мнением о своей святости: вот тогда-то и нужно труднику спасения ограждать себя отовсюду христоподражательным смирением и, по слову Христову, быть мудрым яко змию, дабы не погибнуть от хитрости змия исконного человекоубийцы – диавола…

Св отцы- подвижники, наученные опытом своей труженической жизни, оставили нам в своих писаниях богомудрые правила этой борьбы, этого великого подвига, правила, составляющие «науку наук» - науку монашеской жизни. Вот, например, правила общего наставника иноческой жизни святителя Василия Великого для подвизающихся в пустынном уединении. Наставлениями этими руководствовался, конечно, и наш подвижник, Преподобный Сергий. 1) Люби слушать или читать слово Божие, жития и поучения святых: в них найдешь правила и примеры святой, угодной Господу Богу жизни. 2) Непрестанно смотри за собою; каждый вечер рассматривай свои мысли и желания, какие в тебе возникли, слова, какие ты сказал, и дела, какие ты сделал в продолжение дня,  и усердно молись Богу о прощении всего, что сделано против Его заповедей, и всячески спеши исправиться. Каждое утро, после молитвы, прилежно обдумывай свое положение в наступающий день и бери надежные меры, чтобы не согрешить. 3) Как можно чаще, внимательнее и дольше размышляй о смерти, о том, что она неизбежна, неожиданна, что земные блага негодны  для будущей жизни, размышляй о Втором пришествии Господа на суд миру, о мучении грешных и блаженстве праведных. 4) Люби молитву и постоянно ею занимайся. 5) Люби пост, потому что без него нельзя избежать худых помыслов, а за помыслами и худых дел. 6) Где бы ты ни был, что бы ни делал, всегда твердо помни, что Господь смотрит на тебя и видит все, что ты думаешь, чего желаешь и что делаешь. 7) Соображай все свои мысли и желания, слова и дела с Христовым Евангелием; строжайше исполняй все заповеди Христовы и будь весь Христов. Чтобы возлюбить Бога, чаще размышляй о величии Божием, о Его благости, о своем ничтожестве и греховности. Святую память о Боге носи всюду с собою, как неизгладимую печать.

Таков многотрудный подвиг отшельника. С весельем вступил Сергий на сей узкий путь, чтобы достигнуть безмятежной страны бесстрастия. Подвизаться против плоти с ее страстями и пожеланиями он обучил себя еще задолго до удаления в пустыню, и потому в пустынножительстве его видны были, как знамения непрестанных побед над самим собою, долговременные пощения, другие высокие подвиги. Возвышая дух свой богомыслием, он укреплял тело свое неустанными трудами, «не туне вкушал он хлеб свой», как говорит святитель Платон, но снедал его в поте лица. В зимнее время,  когда сама земля расседалась от жестоких морозов, Сергий, точно бесплотный, оставался в одной обычной своей одежде и, претерпевая стужу, думал только о том, как избежать будущего огня вечного. «Никогда, во всю свою жизнь, он ни на что не жаловался, ни на что не роптал, ни унывал, ни скорбел: нет! Он всегда и всем был доволен, при всех своих недостатках и нуждах; во всем был спокоен, при всех искушениях и скорбях человеческих». Поистине, он мог с дерзновением повторить слово апостола: мне мир распялся, и аз миру (Галл. 6, 14); благодатию Божию я так живу, как бы не имел ничего общего с миром. Это был истинный воин Христа Бога, облеченный во все оружия Божии против всех слабостей человеческих и искушений бесовских.

Особенно много скорбей и искушений претерпел он от бесов в самом начале своего пустынного подвига. Невидимые враги нередко принимали видимый образ страшных зверей и отвратительных гадов, чтобы устрашить подвижника. С пронзительным свистом и зверскою свирепостью, со страшным скрежетанием зубов устремлялись они на Сергия; но мужественный подвижник не боялся их суетных угроз, вспоминая слово Писания: Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тьме преходящия, от сряща и беса полуденнаго (Пс. 90: 5-6). Пользуясь частым духовным чтением душеполезных книг, знал он искусство духовной брани, которому один из опытных духовных воинов преподобный Иоанн Лествичник поучает, говоря: «Вооружайся молитвою и бей супостатов именем Иисусовым, и тогда придет к тебе Ангел Божий, добрый хранитель твой, и помолится с тобою». Крепкою, но смиренною, нерассеянною и слезною молитвою Преподобный Сергий разрушал пустынные страхи и мечтания, как тонкую паутину. И Господь хранил его Своей благодатью, а он, видя над собою покрывающую руку Божию, день и ночь прославлял Господа, не оставляющаго жезла грешных на жребий праведных (см.: Пс. 124: 3).

Рассказывал впоследствии сам Преподобный своим ученикам: однажды ночью вошел он в уединенную церковь свою, чтобы петь там утреню, но лишь только начал молитвословие, как вдруг пред его взорами расступилась стена церковная и в это отверстие, как тать и разбойник, не входящий дверьми, вошел сатана видимым образом; его сопровождал целый полк бесовский – все в остроконечных шапках и в одеждах литовцев, которых тогда боялись на Руси не меньше татар… С шумом и дикими воплями, скрежеща зубами от адской злобы, мнимые литовцы бросились как бы разорять церковь; пламенем дышали их богохульные уста…

«Уходи, уходи отсюда, беги скорее, - кричали они подвижнику, - не смей долее оставаться на этом месте: не мы на тебя наступили – ты сам пошел на нас! Если не уйдешь отсюда, мы разорвем тебя на части и ты умрешь в наших руках».

«Таков обычай у диавола, - замечает при сем блаженный Епифаний, быть может повторяя поучительное замечание своего великого аввы, - таков обычай у бессильного врага: он гордо хвалится и грозит поколебать землю и иссушить море, хотя сам по себе не имеет власти, падший дух, даже и над свиньями» (см.: Мф. 8: 31,32).

Нимало не смутился духом Сергий от этих бессильных угроз, только еще крепче, еще пламеннее стала восходить  к Богу его смиренная молитва: «Боже,  взывал он словами псалмопевца: кто уподобится Тебе, Не премолчи, ниже укроти, Боже. Яко се врази Твои возшумеша. (Пс. 82: 2-3)… Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако да погибнут грешницы от лица Божия» (Пс. 67: 2-3)… И не вынесли падшие духи пламенной молитвы Сергиевой, и исчезли так же внезапно, как явились.

В другое время вся келия пред взорами Преподобного наполнилась отвратительными змиями, так что не видно было и пола. Еще раз, когда Преподобный читал в пустынной хижине ночное свое правило, вдруг пронесся шум по чаще лесной и кругом его келии послышались бесчисленные крики бесовских полчищ: «Уходи же отсюда! Зачем пришел ты в эту глушь лесную, что хочешь найти тут? Нет, не надейся дольше здесь жить: тебе и часа тут не провести; видишь – место пустое и непроходимое; как же ты не боишься умереть тут с голоду или погибнуть от рук душегубов-разбойников?.. Найдет тогда кто-нибудь труп твой и скажет: вот был бесполезный человек!.. Да и звери хищные бродят вокруг тебя в пустыне, готовые растерзать тебя; и мы  не оставим тебя в покое; не думай, чтобы мы уступили тебе это место, искони пустынное… Итак, если не хочешь умереть внезапною смертью, то беги отсюда, беги теперь же, не озираясь ни направо, ни налево, иначе – смерть тебе и погибель от руки нашей!»

И снова Преподобный возопил Богу в слезной молитве, и опять Божественная сила приосенила его, и рассеялось полчище бесовское. А сердце подвижника исполнилось несказанной сладости духовной, и он уразумел, что отныне дана ему навсегда победная власть наступати на всю силу вражию (Лк. 10: 19); и воспел он тогда, ликуя духом, как новый Моисей, благодарственную хвалу Господу словами Святого Писания. «Благодарю Тебя, Господи, - взывал он из глубины благодарного сердца, - Ты не оставил меня, но скоро услышал и помиловал!.. Ты сотворил со мною знамение во благо, и видят ненавидящие меня, и постыжаются, ибо Ты, Господи, помог мне и утешил меня. Десница Твоя, Господи, прославилась в крепости; десная рука Твоя сокрушила врагов моих и державною крепостью Твоею истребила их до конца!»

  Из приведенных рассказов самого угодника Божия, записанных его учеником, можно видеть, с каким ожесточенным упорством ополчалась на него мрачная область духа тьмы в начале его подвига. Преподобный Епифаний замечает, что «враг боялся, как бы на пустынном месте не возникал священная обитель иноков к прославлению имени Божия и спасению многих; он хотел прогнать Преподобного, завидуя спасению не его только, но и нашему», - говорит ученик Сергиев. Итак, сатана, этот «коварный старец», как называет его преподобный Варсонофий Великий, наученный тысячелетним опытом борьбы с христианскими подвижниками, видел, с каким мужем имеет дело, и потому все усилия направлял к тому, чтобы остановить подвижника в самом начале его подвига: впоследствии он не надеялся победить смиренного Сергия. Но что все козни сатаны против благодати Христовой? Что все усилия бессильного в своей злобе врага против силы Божией? Мы знаем, что Сергий вышел победителем из этой борьбы и основал свою Радонежскую Лавру, которая стала матерью многих обителей – и в пустынях и в городах обширной Русской земли!..

Мы уже говорили, что бесы нередко являлись Преподобному в виде диких зверей и разных чудовищ, готовых его растерзать; после таких приведений страх настоящих зверей пустынных был для него уже «последним из страхов». Стаи голодных волков рыскали около его жилища и выли по целым ночам; зловещим огнем горели в темном лесу их страшные глаза вокруг уединенной келии; иногда заходили сюда и другие, более страшные обитатели пустынных лесов – медведи. По немощи человеческой невольный страх на минуту овладевал сердцем пустынника при мысли о беспомощном одиночестве; но он тотчас же ограждал себя молитвою, и этот страх переходил на самих зверей, которые удалялись в глубину дебрей лесных, не сделав ему никакого вреда.

Раз угодник Божий увидел пред своею хижиной большого медведя и, примечая, что он не столько свиреп, сколько голоден, сжалился над зверем: пошел в свою келию, взял там кусок хлеба и предложил медведю этот пустынный обед на пне или колоде. Зверь полюбил странноприимство пустынника и часто, приходя к келии, ожидал обычного угощения и с ласкою посматривал на подвижника. Иногда лесной гость долго не уходил, озираясь по сторонам, «точно злой заимодавец, желающий настойчиво получить свой долг. А Преподобный благодарил Бога, что послал ему лютого зверя на утешение», и, памятуя слово Писания: блажен иже и скоты милует, - привык миловать зверя; он делил с ним последний кусок, а иногда и весь отдавал своему пустынному сожителю, как не разумеющему поста, а сам оставался без пищи. Кроме хлеба, у него в келии не было никакой иной пищи, да и часто случалось, что и хлеба недоставало. Можно думать, что хлеб доставлял ему время от времени младший брат его Петр, живший в Радонеже. Так упражнял себя угодник Божий в отречении от самых необходимых потребностей, «а может быть, - говорит святитель Филарет, - в сем мирном обращении со свирепой тварью, с назиданием души своей, созерцал он следы первоначального повиновения всех тварей невинному человеку». За то и неразумная тварь повиновалась ему, и дикий зверь сделался до того ручным, что слушался его слова и был кроток пред ним, как овца.

«Чего не может сделать добродетель? – рассуждает святитель Платон. – Думаю, что дикие звери ныне стали свирепы от жестокости наших нравов, а любовь и добродетель могут эту свирепость преложить в кротость и покорность». Все одушевленные создания Божии ясно видели в первом человеке светлый образ Божий, и самые лютые звери, по выражению одного святого старца, ощущая дивное благоухание сего образа, смиренно склоняли свою голову пред Адамом. Человек повиновался Богу, и все земные твари повиновались человеку, почитая в нем образ Божий. Согрешил человек – помрачился в нем образ Божий, и неразумные твари не стали уже узнавать его. Не послушался человек заповеди Божией, перестали ему повиноваться твари земные. Зловоние страстей заменило благоухание образа Божия, и сам человек уподобился скотам несмысленным. И вот  грешный, бренный человек трепещет и страшится тех зверей, которые некогда были ему покорены под ноги его.   Его непослушание Богу наказало непослушанием тварей земных ему самому! А святые Божии своею дивною жизнью, своим неуклонным послушанием заповедям Божиим, своим святым смирением, при содействии благодати Божией, восстановили в себе образ Божий, и он просиял в них с первобытною чистотою и светлостью. Ощутили его благоухание и неразумные твари, и лютые звери – грозные враги грешного человечества стали послушны им, как кроткие агнцы. Так власть, утраченная Адамом, возвращена его святым потомкам! Вот глубокий смысл этого удивительного для нас, грешных, послушания свирепых неразумных тварей святым Божиим, о чем так часто встречаются рассказы  в житиях святых подвижников и в страданиях святых мучеников, о чем читаем и в житии нашего подвижника богомудрого Сергия. Но обратимся к рассказу о его пустынном подвиге.

«Не было места унынию в мужественном сердце Сергия, - говорит преподобный Епифаний, - с радостью принимал он все скорби, как бы от руки Божией; искушаемый, как золото в огне, он восходил от силы в силу; крепкий верою в Бога, он столь же крепко и уповал на Бога, по слову Писания: праведный яко лев уповая (Притч. 28:1), и: надеющийся на Господа, яко гора Сион: не подвижится в век (см.: Пс. 124: 1). Оттого и слышал он в своем чистом и богопреданном сердце великое слово обетования: с ним есть в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое (Пс. 90: 15-16). Равнодушный к своему спасению не может имеет такого упования; его носит в своем сердце только тот, кто во всем предал себя Богу и всем существом устремился к Нему Единому, по выражению Давида: исчезосте очи мои, от еже уповати ми на Бога моего» (Пс. 68: 4)

Наконец пришло время, когда Господу было благоугодно поставить сей благодатный светильник на свещнике, чтобы он светил из своей пустыни всей Православной России, чтобы от его света зажгли свой свет и другие светильники и разнести сей свет по лицу родной земли. Своим пустынным подвигом Сергий исполнил во всей широте первую половину великой заповеди Божией о любви: возлюбиши Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею мыслию твоею (Мф. 22: 37); оставалось, и теперь Господь призывал его исполнить в такой же полноте и вторую половину сей заповеди: возлюби искренняго твоего яко сам себе (ст. 39). Смиренно трудился он в пустыне для Господа, настало время столь же смиренно послужить и ближнему ради Господа. И смиренный послушник воли Божией не отрекся возложить на себя тяготу чужую, по слову апостола: друг друга тяготы носите (Галл. 6:2), не своих си кийждо, но и дружних кийждо смотряйте[Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других](Фил. 2:4).

ГЛАВА VII

ПЕРВЫЕ СПОДВИЖНИКИ

Радуйся, крине райскаго прозябения. (Акафист, икос 7)

Радуйся, притекающих к тебе спасения ходатай. (Икос Минеи)

Не может град укрытися верху горы стоя (Мф. 5: 14). Нельзя скрыть цветка благоухающего и в дикой траве: его найдут по запаху, по благоуханию. Так же не мог укрыться и Сергий в дремучем лесу, в любезном своем одиночестве. Далеко разносилось благоухание его жизни святой, и услышали, сердцем ощутили это благоухание люди, имевшие, по выражению святителя Филарета, очищенное чувство духовное или, по крайней мере, ищущие очищения. А скорбные обстоятельства того времени, о которых мы уже говорили в 3-й главе, еще более располагали таких людей бежать из мира в дебри пустынные, благо там нашелся благодатный муж, способный утолить жажду души, зажечь и поддержать в ней тот огонек, при свете и теплоте которого легко нести всякое бремя жизни и становится легким благое иго Христово.

Не больше двух-трех лет прошло со времени его поселения в глухих лесах Радонежский, как в Радонеже и соседних селениях заговорили о молодом пустыннике. «Одни, - пишет Пахомий Логофет, - говорили о его строгом воздержании, трудолюбии и других подвигах; другие удивлялись его простоте и незлобию; иные рассказывали о его власти над духами злыми; а некоторые благоговели пред его дивным смирением и чистотою душевною». И вот один за другим стали приходить к нему, сначала ради душеполезной беседы и совета духовного – в чем любвеобильный пустынник им не отказывал, - а потом нашлись желающие и жить близ него. Иногда приходили по два, по три человека и, припадая к стопам его, умоляли, чтобы позволил им поселиться тут.

Жаль было пустыннолюбному Сергию расставаться со своим уединением; притом он опасался, чтобы суровая пустынь не разочаровала его сподвижников, чтобы не пришлось им уйти отсюда с роптанием, подобно тем малодушным ученикам Христовым, которые говорили: жестоко есть слово сие, кто может его послушати (Ин. 6: 60). И он сначала не соглашался принимать их, представляя им все трудности пустынного жития.

- Можете ли терпеть скудость этого места? – говорил Сергий. – Вас ждет здесь и голод, и жажда, и всякие недостатки.

- Все готовы мы понести, честный отче, - отвечали пришельцы, - все понесем при помощи Божией, за твои святые молитвы; только об одном просим: не удаляй нас от себя, не гони прочь от этого святого и достолюбезного места.

Тронулось доброе сердце подвижника: он видел их благое произволение и крепкую веру в помощь Божию и, памятуя слово Спасителя: грядущаго ко Мне не изжену вон (Ин. 6: 37), решился принять их. Но опытом изведавший всю трудность одиночества, он предупреждал их о пустынных скорбях и укреплял заранее к подвигу терпения: «Желал я, братия мои, - так говорил он, - один скончать в пустыне свою одинокую жизнь; но Господь сказал: идеже… два или трие… собрании во имя Мое, ту есмь посреде их (Мф. 18: 20), и Давид поет в псалмах: Се что добро, или что красно, но еже жити бартии вкупе [Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!](Пс. 132: 1); посему и я грешный не хочу идти против воли Господа, Которому угодно устроить здесь обитель.  С радостью я принимаю вас: стройте каждый себе келию; но, да будет вам известно, что если вы пришли сюда действительно работать Господу и если хотите здесь со мною жить, то должны быть готовы терпеть всякую нужду и печаль, ибо сказано в Писании: аще приступаеши работать Господеви Богу, уготови душу твою во искушение (Сир. 2:1): с нуждою Царствие Божие восприемлется!.. Да не устрашит вас помысл, что места сии – пустынны и скудны потребным для жизни: сами знаете, что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян. 14: 22). Узок и прискорбен путь, вводящий в жизнь вечную, и много званых, а мало избранных и спасающихся! Но не бойся, малое стадо Христово, которому Господь обетовал Царство Отца Своего: Господь не попустит нам искушений выше сил наших. Ныне печалью Господь посетит нас, а завтра печаль нашу в радость претворит и никто этой радости не отнимет от нас! Дерзайте же, дерзайте, люди Божии, ибо Тот, Кто призвал вас на место сие, Он Сам победит и врагов наших, как Бог всесильный!»

И много других слов утешения слышали пришельцы от любвеобильного подвижника, и можно ли было не привязаться к нему всею душой? Можно ли было еще колебаться в сомнениях и страшиться подвигов пустынного жития? С таким наставником можно все понести, все вытерпеть: тоска ли сдавит сердце твое или уныние овладеет душой; враг ли навеет помыслы греховные или страсти поднимут в сердце свои змеиные головы – не медли, иди скорее к любящему и горячо любимому наставнику, с детской простотой открой пред ним все сердце свое, поведай, что томит тебя, пожалуйся ему на себя самого, как дитя жалуется нежной матери на своего обидчика, и верь: он скажет тебе в утешение иногда только два-три слова, но зато какие это чудные, теплые, благодатные слова! Они прольют мир в душу твою, согреют ее такою любовью, какою только мать согревает грудное дитя, и – все пройдет, как рукою снимет, и станет на душе так тихо, ясно и тепло…

И стали пришельцы строить себе хижины около уединенной келии Сергиевой и с детской любовью начали учиться у него пустынным подвигам. Не более двенадцати братий собралось вначале около Сергия, и это число долгое время оставалось неизменным: когда убывал один, приходил другой на его место, так что это некоторым подавало мысль: не по числу ли двунадесяти апостолов или стольких же колен Израилевых само собою уравнивается число учеников Сергиевых?.. Прежде всех пришел к Преподобному некто Василий, быть может, за свое строгое воздержание прозванный Сухим; пришел он с верховьев реки Дубны, уже в преклонных летах и, недолго пожив с Преподобным, отошел ко Господу. Другой ученик и сподвижник Сергия был простолюдин, земледелец Иаков, который между братией назывался уменьшенным именем Якута; он служил братии вроде рассыльного; впрочем, замечает преподобный Епифаний, его посылали в мир только по крайней нужде и потому не часто. Сохранились еще имена двух учеников, пришедших к Преподобному в числе самых первых, - это Онисим диакон и Елисей, отец с сыном, земляки Сергиевы, из коих Онисим упоминается  раньше в числе переселившихся с родителями Преподобного из Ростова в Радонеж. К числу первых  же учеников Сергиевых должно отнести преподобных Сильвестра Обнорского, Мефодия Пешношского, Андроника и др.

Когда построено было 12 келий, Преподобный обнес их высоким деревянным тыном для безопасности от зверей и приставил вратарем Онисима, келия которого была у самого входа в обитель. Густой лес окружал обитель со всех сторон; вековые деревья стояли над самыми келиями, широко осеняя их и шумя своими вершинами; даже около церкви везде видны были пни и колоды, между которыми и засевались различные  огородные овощи для убогой трапезы отшельников. Вот какой смиренный вид имела Лавра Сергиева в первые годы своего существования!

Тихо и безмятежно протекала жизнь пустынников в новоустроенной обители. Не было в ней ни начальника, ни даже пресвитера, однако же строго соблюдался весь порядок повседневного богослужения, исключая, конечно, литургии. День отшельников начинался с глубокой полуночи: во исполнение слов псалмопевца – седмерицею днем восхвалят Господа (см.: Пс. 118, 164), пустынные подвижники каждый день собирались в церковь на полунощницу, утреню, третий, шестой и девятый часы, на вечерню и повечерие, совершая между сими службами еще частые молебенные пения. В рукописях, сохранившихся от того времени в библиотеке Лаврской, находим каноны: за творящих милостыню, за болящих, за умерших. Непрестанная молитва, по заповеди апостола (см.: 1 Сол. 5: 17), была их постоянным правилом и в церкви и в келии. А для совершения Божественной литургии в праздничные дни обыкновенно приглашали священника из ближайшего села или игумена, быть может, того же старца Митрофана, который постригал самого Преподобного. Священнослужителя всегда встречали с радостью и с подобающей честью.

Год спустя после того как собрались к Преподобному  братия, пришел к ним на жительство и упомянутый изумен Митрофан. Сергий очень рад был ему по нужде в иерее Божием, притом он надеялся, что старец сей не  откажется принять на себя начальство над собравшимися пустынножителями; но недолго порадовался Сергий: пожив немного под кровом своего постриженика, Митрофан тяжко занемог и отошел ко Господу. И снова обитель осталась без совершителя Таин Божиих, потому что сам Преподобный, по своему глубокому смиренномудрию, не хотел принять на себя ни игуменства, ни сана священного. Подражая кроткому и смиренному сердцем Господу, он управлял только посредством своего примера, и точно, по слову Христову, был первый тем, что был всем слуга (Мк. 9: 35). Три или четыре келии для братии он построил своими руками, сам рубил и колол дрова, носил их к келиям, молол на ручных жерновах, пек хлебы, варил пищу, кроил и шил одежду и обувь, носил на гору воду в двух водоносах и поставлял у келии каждого брата. Когда кто-нибудь из братий отходил ко Господу, угодник Божий своими руками омывал и приготовлял к погребению усопшего. Одним словом, он служил братии, по выражению блаженного Епифания, как купленный раб, всячески стараясь облегчить их трудную жизнь пустынную, хотя и приводил братию в немалое смущение таким глубоким смирением и трудолюбием.

Служа другим в течение дня, Сергий не имел и одного часа свободного от труда и молитвы; питался он только хлебом и водою, и то малою мерою, а ночь почти всю проводил в келейной молитве, и где бы он ни был, что бы ни делал, всегда имел в уме и на устах слово псалмопевца: Предзрех Господа предо мною выну, яко одесную мене есть, да не подвижуся (Пс. 15: 8). И все сии многотрудные подвиги не только не ослабили его сил телесных, но и укрепляли их: преподобный Епифаний говорит, что в молодые годы свои угодник Божий был столь крепок телом, что «имел силу против двух человек», это было следствием его трудолюбия и строгого воздержания, замечает при этом святитель Платон. Когда же Сергий ощущал брань вражью и стрелы разжженные, пускаемые рукою стреляющего во мраке в правых сердцем (см: Пс. 10: 2), он еще более усиливал свой пост и молитвенные подвиги. Так порабощал духу тело свое смиренный подвижник, прилагая труды к трудам; так подвизался этот земной Ангел, желавший паче всего соделаться гражданином горнего Иерусалима! А братия с любовью и благоговением взирали на своего  возлюбленного авву и всеми силами старались подражать ему. И трудно было пришедшему в первый раз посетителю различить, кто был старший из них и кто младший, кто начальник места сего и кто подчиненный, потому что, взирая на смиренного и кроткого Сергия, каждый старался смирить себя пред смиреннейшим. Все считали друг друга братиями, и никто из них не хотел быть старшим. Какой поучительный урок гордым сынам нашего суетного века, желающим весь мир переделать по своим безумным мечтам! Не путем безначалия, насилий и полной разнузданности страстей человеческих достигаются истинно братские отношения между людьми, а путем глубочайшего смирения, путем полного самоотречения в духе евангельской любви, когда люди забывают о своих правах и во имя любви думают только о своих обязанностях да горько оплакивают немощи падшей природы своей…

Свободные от молитвы часы отшельники проводили в постоянных трудах. Молитва и труд, по учению св. отцов, неразлучны в жизни инока, и ученики Сергиевы трудились над возделыванием своих небольших огородов для своей скудной трапезы пустынной, заботились каждый о своей убогой келии, сами готовили себе пищу, шили себе одежду, переписывали книги и можно думать – занимались даже иконописанием.

Разлучившись с Сергием, брат его Стефан, конечно, не прерывал с ним духовного общения и, живя в Москве, быть может, по временам навещал его в пустыне Радонежской. Может быть, иногда приводил он сюда и малютку сына, Иоанна, который в детстве жил в доме своего дяди Петра, в Радонеже. Наслышавшись о богоугодной жизни своего святого дяди, 12-летний Иоанн возгорелся желанием жить под его духовным водительством и однажды пришел к нему вместе с отцом. Держа отрока за руку, Стефан сам ввел его в пустынную церковь и, передавая его брату, к удивлению всей братии, заявил свое желание немедленно облечь его в ангельский образ… Не стал противоречить Сергий этому желанию старшего брата, который, подобно древнему Аврааму, отдавал Богу своего сына. И вот отрок Иоанн принимает пострижение, быть может от своего отца, и нарекается Феодором… Чистый душою и сердцем, отрок беззаветно отдал себя преподобному дяде и скоро навык всем добродетелям иноческим. В обители Сергиевой основатель Симонова монастыря в Москве будущий архиепископ Ростовский святитель Феодор (память 28 ноября) прожил около 22 лет; в это, конечно, время он научился здесь иконописанию и был одним из первых иноков-иконописцев Сергиевой Лавры.

ГЛАВА VIII

ВЛАСТЬ ЗА ПОСЛУШАНИЕ

Радуйся, образе истиннаго смирения (Акафист, икос 6)

Радуйся, иноком наставниче предивный (Икос 7)

Радуйся, Духу Святому подклонивыйся со всяким смирением (Икос 8)

Около девятнадцати лет протекло со времени прихода к Преподобному Сергию его первых сподвижников, а игумена в новой обители все еще не было. Правда, в среде отшельников царило полное единодушие и братская любовь; каждый готов был, если бы оказалось нужным, пожертвовать самою жизнью, не говоря уже об удобствах, для сохранения мира и спокойствия остальных братий, и такое безначалие, конечно, было крепче всякого порядка, существующего в миру, тем более, что одно слово любимого наставника могло прекратить всякое несогласие и побудить к подчинению уставам монашеским; но таков уж Самим Богом изначала установленный закон для обществ человеческих, чтобы во главе их непременно стояла власть, в послушании коей выражалось бы  послушание людей Самому Богу – Творцу и Владыке всяческих. Правда, что Сергий на деле был истинным руководителем в духовной жизни своих учеников, но все же он не был еще и без сана священного не мог быть их духовным отцом в таинстве покаяния, а эта должность в древних обителях нередко соединялась с должностью игумена или настоятеля обители. Притом неудобно было каждый раз для богослужения призывать соседнего священника – нельзя было не иметь в обители лица, облеченного священною властью вязать и решить согрешающих.

Особенно должна была сказаться нужда в священнослужителе в то время, когда над Русскою землей разразилось тяжкое бедствие – моровая язва, известная в истории под именем черной смерти; она появилась в пределах России около 1348 года и опустошала ее в продолжение нескольких лет, переходя из края в край, из города в город. Справедливо говорит один историк: «Ангел смерти никогда не губил вдруг столько людей с самого Ноева потопа, сколько погибло их с 1348 по 1350 и в следующие годы». Страх и ужас объял всех и каждого; уныние распространилось повсюду. Ничем нельзя было остановить грозного шествия «черной смерти», не было от нее никакого спасения. В одном Китае легло в могилу до 13 миллионов народа, вымирали целые города, становились безлюдными целые области. В Киеве, Чернигове, Смоленске, и Суздале едва уцелела одна треть всего населения; в Глухове и Белозерске не осталось ни одного человека. Не успевали хоронить умерших: отпевали по 30-40 человек сразу, клали по три, по пять человек в один гроб… В короткое время умерли: митрополит Феогност, два сына великого князя и сам великий князь Симеон Иванович…

В эту тяжкую годину многие православные русские люди шли в монастыри: под благодатным кровом святых обителей не так страшно и умереть, как в среде мирской суеты; здесь каждый мог с мирною душою совершенно предать себя в волю Божию и приготовиться к смерти по-христиански. Можно ли сомневаться, что и к Преподобному Сергию в его пустынную обитель в это время особенно много приходило людей, искавших у сего благодатного инока-подвижника утешения в горестях жизни, в тяжкой потере близких сердцу, мирного приготовления к переходу в будущую жизнь? И мог ли он, любвеобильный отец, отвергать сих несчастных пришельцев? Но, принимая их, он должен был заботиться и об удовлетворении их духовных нужд, о напутствии приготовляющихся к смерти Таинствами Церкви. Так сами обстоятельства, а лучше сказать – Промысл Божий располагал эти обстоятельства к тому, чтобы в обители Сергиевой был свой совершитель Таин Божиих, а с умножением братии – и свой игумен…

Преподобный Сергий по своему смирению и слышать не хотел, чтобы ему принять эту должность; он всегда говорил, что «желание игуменства есть начало и корень властолюбия»; тем не менее и сам он сознавал нужду в духовном пастыре для своей обители. Одного боялся он, как бы братия не стала настаивать на своим желании иметь его своим игуменом, и потому усердно молил Господа, чтобы Сам Он дал им наставника, который мог бы управить душевный корабль их от волн потопления к пристанищу спасения. И Господь, всегда готовый исполнить волю боящихся Его, услышал молитву Своего угодника, и поелику никто лучше самого просившего не мог послужить на сем месте к славе имени Его, благоволил его самого и дать игуменом братии. Вот как это было.

В сердцах братии уже давно сложилось желание поставить на игуменство своего возлюбленного авву, а при столь скорбных обстоятельствах, о коих мы сейчас упомянули, еще более усилилось это единодушное желание. «И в самом деле, - замечает святитель Платон, - на ком прежде всего могли они остановиться мыслью? Каждый, сравнивая свои подвиги с его подвигами и добродетелями, с его опытностью и заслугами пред Богом, и в мыслях стыдился присваивать себе такое преимущество, чтобы затмить собою свет столь ясно горящего светильника». Сообщая свои чувства одни другому, они решили наконец обратиться со своим желанием к Преподобному. Укрепив себя надеждою на Бога, братия пришли к нему и все вместе сказали: «Отче! Мы не можем долее жить без игумена; исполни наше сердечное желание: будь нам игуменом, будь наставником душ наших; мы будем каждый день приходить к тебе с покаянием и открывать пред тобою нашу совесть, а ты будешь подавать нам прощение, благословение и молитву. Мы желали бы видеть тебя совершающим ежедневно Божественную литургию и от твоих честных рук причащаться Святых Христовых Таин. Ей, честный отче, таково наше общее сердечное желание; не откажи нам в этой милости!»

Такое единодушное заявление всей братии, конечно, не было неожиданным для угодника Божия; тем не менее его глубокому смирению нелегко было выслушать его. «Не труда и подвига убегал он, - говорит святитель Платон, - а считал себя недостойным такого сана и рассуждал, что, будучи подначальным, он удобнее устроит дело своего спасения, нежели тогда, когда примет на себя нелегкое бремя попечения  о спасении других». С другой стороны, он хорошо понимал, что его решительный отказ глубоко опечалит всю братию, столь горячо им любимую, и будет иметь скорбные последствия для самой обители. Поставленный в такое затруднительное положение, подвижник вздохнул из глубины сердечной и смиренно отвечал просителям: «Братие мои! У  меня и помысла никогда не было об игуменстве; одного желает душа моя – умереть здесь простым чернецом. Не принуждайте же меня и вы, братия! Оставьте меня Богу: пусть Он что хочет, то и творит со мною».

Но братия настаивала на своем. «Зачем ты, отче, отказываешься исполнить наше общее желание? Ведь ты основатель обители сей, будь же ей и настоятель. Твоя добродетель собрала нас сюда, она же пусть и управляет нами. Ты насадил виноград сей, ты и питай нас своим учением и плодами примера твоего. Вот наше последнее слово: или сам будь нам игуменом, или, если не хочешь, иди испроси нам игумена у святителя; если же не так, то мы все разойдемся отсюда».

Мысль о ином игумене лично для смиренного Сергия, конечно, была приятна: он готов был сделаться последним послушником у кого бы то ни было, лишь бы самому не быть начальником. Но любовь к ближнему требовала на этот раз забыть о себе и подумать о пользе братии, а духовный опыт указывал опасность, что новый, чуждый по духу обители игумен задумает вводить новые порядки, что эти порядки могут смутить братию, которая привыкла установленные самим основателем пустынножительства, как на неизменный закон, а отсюда может возникнуть немало искушений и нестроений в юной обители. Посему, не решая вопроса окончательно, но желая по возможности отдалить это решение, Преподобный кротко сказал братии: «Идите пока с Богом каждый в свою келию; лучше помолимся все поусерднее Господу Богу, чтобы Он Сам открыл нам волю Свою, и тогда увидим, что нам делать».

Братия послушалась любимого авву и разошлась, но ненадолго. Прошло несколько дней,  и старцы опять пришли к Преподобному и стали умолять его принять сан игумена. «Ведь ради тебя мы и сошлись-то сюда, в это место пустынное, - говорили они, - мы слышали о твоих подвигах, знаем труды твои; ведь ты своими руками построил и эту церковь во имя Живоначальныя Троицы. И мы веруем, что в тебе обитает благодать Ее, и потому вот пришли сюда, возложив упование на Господа, и желаем совершенно предать себя твоему руководству. Итак, будь нашим игуменом и духовным отцом и, предстоя Престолу Божию, возноси за нас свои теплые молитвы». «Ведай, отче, - присовокупляли к сему старейшие из них, - мы шли сюда в надежде, что ты упокоишь нашу старость и похоронишь наши кости».

Тронутый до глубины души такой любовью братии, смиренный подвижник открыл пред ними все свое сердце. Он стал говорить им о своем недостоинстве, всячески упрашивал и умолял не принуждать его к принятию священного сана и игуменства. «Простите меня, отцы мои и господие, - так говорил он, - кто я грешный, чтобы быть мне иереем Божиим? Как дерзну я на такое служение, пред которым со страхом и трепетом преклоняются и сами Ангелы? Нет, это выше меры моей, отцы мои; я еще не начинал жить по-монашески: как же я осмелюсь коснуться святыни Божией? Вот мое дело: плакать о грехах моих, чтобы вашими же святыми молитвами достигнуть оного края желаний, к которому стремится от юности моя грешная душа».

Сказал сие Преподобный и, чтобы не продолжать более сего тяжкого для его смирения спора, ушел в свою келию…

Тогда подвижники его поняли, что им не склонить его к своему желанию кротким словом сыновней любви, - оставалось употребить средства более решительные. Уже не со слезами только, но и с горьким словом упрека и даже угрозы приступили они теперь к своему авве. «Мы не желаем спорить с тобою, отче честный, - сказали они, - мы веруем, что Сам Бог привел нас сюда; мы сердечно желали подражать твоему житию и подвигам и чрез то надеялись достигнуть вечного блаженства. Но если уж ты не хочешь пещись о душах наших и быть нашим пастырем, то мы все принуждены будем оставить это место, - мы уйдем от храма Пресвятыя Троицы, будем блуждать как овцы без пастыря и расхитит нс мысленный волк, а ты дашь за нас ответ нелицериятному Судии-Богу!»

Еще раз попытался было угодник Божий отклонить от себя высокую честь, еще раз сказал братии: «Отцы мои! Вы излишне понуждаете меня, я излишне отрицаюся: к чему это?» - но все было напрасно: братия стояла на своем, и братолюбие победило.

«Желаю, - сказал Преподобный, - лучше учиться, нежели учить, лучше повиноваться, нежели начальствовать; но боюсь Суда Божия; не знаю, что угодно Богу; святая воля Господня да будет!»

Это значило, что он более спорить не будет и предает все дело в волю Божию.

«Какая прекрасная распря! – замечает Филарет Московский. – Распря едва ли не превосходнейшая, нежели само согласие. Здесь смирение старшего сражается с любовью и покорностью младших – единственная брань, в которой ни она сторона не теряет, а обе приобретают в каждом сражении! Как благополучны были бы общества, если бы члены их так же припирались между собою за сохранение подчиненности, а не за домогательство власти!»

«В мирских обществах, - говорит другой святитель, Филарет Черниговский, - люди сражаются друг с другом за власть и чрез то производят расстройство в делах, расстройство в сердцах и губят себя и других жаждою власти. А тут – все совершенно обратно: как благотворен закон Твой, Господи!»

Побежден был смиренный Сергий любовью к братии, однако же не хотел выступить из обычного порядка, а может быть, не терял еще надежды, что высшая церковная власть не соизволит на поставление его во игумена. «Отцы и братия, - сказал он сотрудникам своим в подвиге пустынном, - не хочу более прекословить вам; но не нам решать это дело, пусть решит его святитель; итак, пойдемте же к нему».

Московского первосвятителя, митрополита Алексия, в то время не было в России: в 1354 году он путешествовал в Царьград по делам церковным, а управление делами митрополии  на время своего отсутствия поручил Волынскому епископу Афанасию, который жил в Переяславле-Залесском, в Нагорном Борисоглебском монастыре. Туда и отправился Преподобный Сергий, взяв с собою двух старейших иноков.

Ранним утром, пред самою литургиею явился Преподобный к святителю. Он пал к ногам его и просил благословения. Епископ спросил его, кто он и откуда.

«Грешный инок Сергий – мое имя», - смиренно отвечал пришедший.

Имя Сергия давно было известно Афанасию: он раньше много слышал о его пустынных подвигах, об основанной им обители и о постройке церкви и теперь очень радо был видеть у себя такого гостя. Он с любовью принял его, отечески поцеловал и долго беседовал с ним о спасении души.

В заключение сей беседы гость смиренно поклонился хозяину и стал просить у него игумена для новой обители.

«Сын и брат мой! – отвечал ему, как бы по вдохновению свыше, святитель Божий. – Господь Бог устами пророка Давида сказал: вознесох избранного от людей Моих… ибо рука Моя заступит его (Пс. 88: 20, 22); и апостол говорит: никтоже сам себе приемлет честь, но званный от Бога, якоже и Аарон (Евр. 5:4) А тебя воззвал Господь Бог от чрева матери твоей, как от многих слышал я о том; посему ты и будь отныне отцом и игуменом для братии, тобою же собранной в новой обители Живоначальныя Троицы».

Подвижник стал было отклонять от себя это назначение, ссылаясь на свое недостоинство, но блаженный пастырь внушительно остановил его, сказав: «Возлюбленный! Ты все стяжал, а послушания не имеешь», - и сим словом обезоружил смиренного Сергия, который с покорностью на это отвечал: «Как Господу угодно, так и пусть будет; благословен Господь во веки!» И все присутствующие  при этом единодушно сказали: «Аминь!»

Тогда святитель со всеми священнослужителями пошел в церковь, взяв с собою и Преподобного; там он облачился во все священные одежды, повелел Сергию гласно произнести Символ веры и, осенив крестообразно его преклоненную главу, поставил его во иподиакона. Началась Божественная литургия, и Сергий произведен был во иеродиакона, а на другой день облечен и благодатью священства. Святитель распорядился, чтобы на следующий день новоблагодатный иеромонах Сергий один совершил Божественную литургию. Нужно ли говорить, с каким сердечным умилением впервые приносил Преподобный Сергий бескровную жертву собственными руками? Он весь исполнен был благоговейного страха и весь сиял неземною радостью…

По окончании литургии святитель Афанасий произнес над ним молитвы, совершающие его поставление во игумена. Затем он пригласил нового игумена в свои келии и там, в отеческой с ним беседе наедине, наставил его в правилах апостольских и святоотеческом учении о спасении души и руководстве подчиненных ему иноков. «Чадо, - говорил он, - вот, ради святого послушания к нам восприял ты теперь сан священный; знай же, что сие служение дается только верным человеком, как говорит апостол Христов, иже довольни будут и иных нучити (2 Тим. 2: 2). Посему надлежит тебе, возлюбленный, по заповеди великого апостола, немощи немощных носити и не себе угождати (Рим. 15: 1). Помни слово его: друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Галл. 6:2). Если будешь так поступать, то и себя спасешь, и живущих с тобою».

Так заключил свое поучение святитель и, благословив новопосвященного, отпустил его с миром. И пошел он, новый игумен, облеченный теперь свыше благодатью и властью иерейскою, в свою родную обитель, чтобы прилагать там труды к трудам и, восходя на небо по лествице христоподражательного смирения, вести туда же за собою и всех присных учеников своих…

ГЛАВА IX

СМИРЕННЫЙ ИГУМЕН

Радуйся, добрый стада своего иночествующих

наставниче и правителю. (Акафист, икос 9)

Радуйся, желаемых благ пришедшим к тебе подателю (Икос 4)

С нетерпением ожидала братия своего первого игумена, - говорим «первого» потому, что почивший в Бозе игумен Митрофан был только случайным представителем власти, которым Преподобный Сергий хотел оградить себя от необходимости начальствовать. С какою же радостью вышли они теперь навстречу своему новому начальнику или, лучше сказать, своему давнему наставнику и любимому отцу! Со слезами сыновней любви поклонились они ему до земли. Радовался и святой игумен, смотря на радость любимых чад своих. Войдя во врата обители, он прошел во храм и там, весь в слезах, пал ниц пред святою иконою Живоначальной Троицы, прося благодатной помощи в предстоящем ему многотрудном служении. В пламенной молитве своей он призывал на помощь Пресвятую Владычицу Богородицу и бесплотных служителей у Престола благодати – святых Ангелов и Архангелов, святого Предтечу Христова и мудрых апостолов; он вспомянул и великих святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого, и всех святых, дабы их молитвами укрепила его десница Вседержителя – неосужденно, с дерзновением и несмущенным сердцем предстоять Престолу Пресвятыя Троицы и касаться руками Агнца Божия, закланного за спасение мира.

Окончив молитву, он обратился к братии со словом поучения, убеждая их не ослабевать в подвигах ради Царства Небесного. «Царствие Божие, - говорил он между прочим, - с нуждою восприемлется, и только понуждающие себя восхищают оное (см.: Мф. 11: 12). Подвизайтесь же, братие, войти в него узкими вратами (см.: Мф. 7: 13)! Приидите, чада, послушайте мене,  по слову Давидову, я страху Господню научу вас (Пс. 33: 12). Помните слова апостола: Плод же духовный есть любы, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание (Галл. 5: 22 -23). Подвиг немалый предстоит нам против невидимого врага, ибо диавол, яко лев рыкая, ходит, иский кого поглотити (1 Петр. 5:8). Не устрашимся, други, этого подвига, чтобы страшного геенского мучения избегнуть; пусть сведены будут руки от трудов: будем простирать их только к Богу, а ноги – пусть неподвижно стоят на молитве!.. Не будем, братие, щадить естество тленное, со всем усердием возьмемся за подвиг, чтобы получить подобные венцы от Христа Бога!»

После поучения святой игумен в первый раз благословил свою братию. При этом он поручал себя их молитвам, исповедуя свою немощь ввиду той тяжкой ответственности пред Богом, какую он принимал на себя, если бы кто подвергся соблазну по его вине. «Молитесь, братие, обо мне, - говорит смиренный игумен, - ибо я человек малосведущий и неопытный. Вот я принял от Царя Небесного талант и должен буду отдать в нем отчет. Страшит меня слово Господа: иже аще соблазнит единаго малых сих верующих в Мя, уне есть ему, да обесится жернов осельский на выи его, и потонет в пучине морстей (Мф. 18:6). Какое же горе угрожает тому, кто своим неразумием погубит многие души! И буду ли я иметь дерзновение, представ пред Господом, сказать Ему: се аз и дети, яже ми дал еси (см.: Ис. 8: 18)? Услышу ли я сей Божественный глас великого Пастыря горних и дольних, с милосердием вещающего: рабе благий и верный… вниди в радость Господа Твоего (Мф. 25: 21)?

Так вступил Преподобный в управление своею родною обителью. Поучая братию, он избегал многоглаголания; его речь обнаруживала глубокое знание Священного Писания, дух и смысл которого он постигал не умом только, но и сердцем, просвещаемым благодатию Божией и руководимый опытом духовной жизни. Оттого все го поучения, при своей простоте и краткости, были проникнуты особенной силою, дышали благодатным помазанием и властно действовали на сердца слушателей. В одной из рукописей XVII века, принадлежавших Новгородской Софийской библиотеке, есть такое поучение Преподобного Сергия:

«Внимайте себе, братие, всех молю: прежде имейте страх Божий и чистоту душевную и любовь нелицемерную; к сим и страннолюбие, и смирение с покорением, пост и молитву. Пища и питие в меру; чести и славы не любите, паче же всего бойтесь и поминайте час смертный и второе пришествие».

Вот и все поучение. Действительно ли оно написано самим Преподобным Сергием или только записано его учениками, но от него, несомненно, веет духом Сергиева смирения, и потому мы читаем его в несколько сокращенном виде на многих древних иконах угодника Божия написанным на свитке.

Блаженный Епифаний говорит, что Преподобный Сергий всегда имел пред духовным взором своим великие образцы ангелоподобной жизни таких светильников монашества, как Великие Антоний и Евфимий, Савва Освященный и Пахомий, Феодосий Киновиарх и др. Поэтому в своих беседах с братиею и в поучениях он любил вспоминать об их подвигах и всегда удивлялся, как они, будучи облечены плотью, побеждали врагов бесплотных и были страшны диаволу; сильные земли в удивлении склонялись пред ними, а они во смирении благодетельствовали  людям: исцеляли больных, избавляли от бед и на суше и на море, предстательствовали в час смертный, питали нищих, вдов и сирот, по слову апостола: ничтоже имущее, а вся содержащее  (2 Кор. 6: 10). Размышляя о сем, Преподобный усердно молил Бога, дабы сподобил его непреткновенно идти по стопам сих подвижников, и убеждал братию подражать их равноангельской жизни.

Игуменство Преподобного Сергия во многом напоминает игуменство преподобного Феодосия Киево-Печерского: те же строгость к себе и любовь к братии, те же неутомимость в трудах, бессонные ночи, обличение праздных,  тихие, кроткие речи, растворенные слезами отеческой любви. В отношении к братии и в сане  игумена он нисколько не переменился. По-прежнему он учил не столько словом, сколько своим примером. К великому утешению братии, каждый день совершал он Божественную литургию. Никакая усталость, никакие дела и заботы не могли помешать ему первым явиться в церковь ко всякому богослужению, и выходил он из церкви всегда последним. В продолжение всей службы Божией он стоял как свеча и отнюдь не дозволял себе прислониться к стене, «что знаменовало», по выражению святителя Московского Филарета, «мысль, в богомыслие погруженную, и дух, не побеждаемый леностью тела». Сидения в церкви не допускал – никогда. Памятуя слова Господа: иже аще хощет в вас бытии старей, да будет всем раб (Мк. 10: 44), он и в сане игумена продолжал по-прежнему служить братии в домашних делах: он сам скатывал свечи, варил кутью или коливо, которое в те времена было приносимо в церковь на память всех великих святых, особенно же просфоры всегда приготовлял сам, не допуская никого из братий участвовать в этом, хотя, конечно, многие и желали этого; даже пшеницу для сего молол сам. А потом приносил сии чистые труды благоговейных рук своих к алтарю Божию для бескровной жертвы Господу Богу.

В начале игуменства Преподобного Сергия, как мы уже говорили, число братий в его обители не превышало двенадцати. Так было до 1357 года, когда пришел к нему архимандрит Симон – первый принятый им сверх сего числа. С этого времени число братий стало возрастать. «Многие христолюбцы, имена коих записаны у Господа в книге жизни, - говорит блаженный Епифаний, - стали издалека приходить к Сергию, оставляя суету житейскую и приклоняя свои главы под благое имя Господне». Кажется, всего чаще приходили к нему земляки-ростовцы: кроме Елисея и Онисима, мы знаем Андроника и Афанасия, уроженцев ростовских.

Упомянутый выше архимандрит Симон был дивный муж, старейший из архимандритов области Смоленской, известный своими добродетелями и строгою жизнью. Слушая рассказы о подвигах Преподобного Сергия, он возгорелся ревностью по Боге, оставил свое настоятельство в Смоленске, оставил почет и уважение, коими пользовался там, оставил наконец родную сторону, расстался с друзьями и всеми близкими и с посохом простого странника пришел в пустыню Радонежскую. С глубоким смирением просил он Преподобного Сергия принять его в число своих послушников, и Преподобный с любовью и радостью принял смиренного архимандрита. Много лет провел усердный Симон в послушании у святого игумена; на его пожертвование был построен более просторный, но только деревянный, как и первый, храм Живоначальныя Троицы; украшенный всеми добродетелями подвижника пустыни, в глубокой старости преставился он Богу, и Преподобный игумен с великою честью проводил его в могилу.

Мало-помалу расширялась обитель Сергиева и принимала вид вполне благоустроенного монастыря. Там, где прежде была непроходимая чаща, где некогда бродили страшные медведи и никогда не ступала нога человеческая, там теперь расцвела пустынная обитель; ее келии, сначала разбросанные без порядка по дремучему лесу, мало-помалу были поставлены четвероугольником вокруг церкви, которая таким образом стояла среди монастыря в своей скромной пустынной красоте и была видима из всех келий. И в этой церкви, и в этих убогих на вид келиях не умолкало славословие Господу, и в тишине пустынной смиренные иноки неустанно трудились под опытным руководством своего святого игумена Сергия над очищением своего сердца от страстей, стараясь вовсе позабыть о том, что там, за пределами их заветной пустыни, есть другой мир, который шумит и волнуется, как море непостоянное, погружая людей в мутные воды житейской суеты…

«Есть, - замечает преподобный списатель жития Сергиева, - в древних книгах отеческих такое сказание: сошлись однажды святые отцы и повели между собою беседу  о последних временах. В пророческом духе говорили они,  что в последние времена люди будут слабы и не будет среди них таких великих подвижников, каковы были первые отцы-пустынножители. Но вот Бог укрепил Преподобного Сергия и в последнем роде и явил в нем как бы одного из древних отцов. Он водворился в глуши лесной, не страшась привидений диавольских, и за то Бог оградил обитель его полками ангельскими. Многие приходили к нему, чтобы спасать души свои под его мирным кровом, и никому он не отказывал – ни старому, ни юному, ни богатому, ни убогому; всех принимал он с радостью и с любовью, по слову Евангельскому: грядущаго ко Мне не изжену вон (Ин. 6: 37), - только не скоро постригал. Прикажет, бывало одеть пришельца в длинную свитку из грубого черного сукна и велит ему проходить какое-нибудь послушание вместе  с прочими братьями, пока тот не навыкнет всему уставу монастырскому, потом облечет его в одежду монашескую, или, как иные говорят, в рясофор, и только после тщательного испытания пострижет уже в мантию и даст ему клобук. А когда видел, бывало, что какой-либо инок стал опытен в духовном подвиге, такового удостаивал и святой схимы».

Одним из правил порядка, установленного Преподобным Сергием в своей обители, требовалось, чтобы после повечерия братия не ходили из келии в келию и не беседовали друг с другом, кроме крайней нужды, когда, например, нужно было побывать зачем-нибудь у самого игумена; каждый в своей келии должен был заниматься молитвою и рукоделием. Преподобный сам строго наблюдал за исполнением этого правила. Бывало, в глубокий вечер, особенно в долгие осенние и зимние ночи заботливый игумен, совершив свою келейную молитву, тихо обходил все келии и через малые волоковые оконца замечал, кто чем занимается. Если инок стоит на молитве или занят своим рукоделием, пишет, читает святую книгу или же погружен в размышление о грехах своих, святой игумен радуется, благодарит за него Бога и молится, чтобы Господь подкрепил труженика в подвиге спасения. А если слышит он беседу непозволенную, то ударяет в дверь или в окно и удаляется. Наутро же призывает к себе празднословствующих, кротко вступает с ними в разговор об обязанностях монашеских и, не обличая прямо, говоря будто о других, склоняет их к смиренному признанию в прегрешении; кроткий и послушливый инок тут же, бывало, сознается и со смирением просит и получает от своего аввы прощение. Но случалось и то, что неразумный инок уклоняется от признания; тогда авва с кротостью и любовью обличает его, по слову псалмопевца: накажет мя праведник милостию и обличит мя (Пс. 140: 5); если же и тут инок упорствует, Преподобный налагает на него какую-нибудь епитимью. Так любящий отец подавал руку помощи немощным чадам своим; так умел он совмещать кротость со строгостью, не послабляя нерадению и не подавая повода к унынию. Нельзя без умиления читать страницы древнего жития, повествующие о том, как Сергий воспитывал своих иноков, с какой любовью, с каким терпением и знанием человеческого сердца он следил за теми, которые вверили себя его мудрому руководительству. Можно сказать, что он глаз не спускал с каждого новичка, возводя его со ступени на степень иноческого искуса, постепенно приучая его к самоотверженному труду, к строгому порядку в занятиях, помыслах, чувствах и подвигах. Богомудрый наставник терпеливо трудился над каждым отдельным братом, над отдельными особенностями каждого брата, приспосабливая их к целям всего братства. По последующей самостоятельной деятельности учеников Преподобного Сергия видно, что под его воспитательным руководством ученики не обезличивались; напротив, каждый, постепенно очищая свое сердце от страстей,  в то же время служил Богу теми свойствами своей души, какими его Бог наделил. Наблюдение и любовь к людям, собственный духовный опыт, а наипаче благодать Божия, обитавшая в его чистом сердце и преисполнявшая его тихою духовною радостью о Господе, дали ему уменье и способность тихо и кротко настраивать душу человека  и извлекать из нее, как из хорошего инструмента, лучшие ее чувства, умиляя сердце речами благоуветливыми. «Слышахом, - писал о Преподобном Сергии другой преподобный, живший спустя сто лет после него, Иосиф Волоколамский, - о блаженном Сергии и о прочих святых он неложных свидетелей, иже бяху в лета их, яко толику бодрость и тщание имеяху о пастве, яко нимало небрежение или преслушание презрети. Бяху бо милостиви, егда подобаше, и напрасни (строги), егда потреба бываше, и обличающее, и понуждающе ко благому согрешающия; непослушающия же не оставляху своим волям последовати, но всячески возбраняху и от Церкви отлучаху».

Таковы были порядки в пустыне Радонежской в первое время игуменства Сергиева. Число братий постепенно возрастало: «Добродетель, - говорит блаженный Епифаний, - так же творит явным стяжавшего ее, как зажженная свеча – носящего оную. И как оленей привлекают к себе источники вод, так и жаждущих спасения влекли к себе благодатные дарования души Сергиевой».

ГЛАВА X

ПУСТЫННАЯ НИЩЕТА

Радуйся, оставльший имение и возлюбивый

нищету Христову. (Акафист, икос 8)

Радуйся, ленивых подвигнувый твоими

христоподражательными нравы (Икос, 12)

Апостол Павел, по его собственным словам, день и ночь работал своими руками, чтоб не жить за чужой счет и не быть никому в тягость, хотя, как благовестник спасения, и имел на то полное право (см.: 1 Сол. 2:7 и далее). Такого же правила строго держались и святые подвижники Христовы, то же узаконил в своей обители и Преподобный отец наш Сергий. Он строго запрещал братии выходить из монастыря для собирания по селам и деревням подаяния от мирян на обитель; каждый инок должен был доставать сам для себя пропитание трудами рук своих, а в случае недостатка – просить и с терпением ожидать милости от Бога. Так учил он и словом, и собственным примером. Понятно, что это нелегкое правило даже для такого монастыря, который находился недалеко от мирских селений и чаще посещался богомольцами, а обитель Преподобного Сергия в то время была в полном смысле слова пустынею. «На далекое расстояние, - рассказывает блаженный Епифаний, - ее окружали густые непроходимые леса, изобиловавшие всякими дикими животными, от робкого зайца до кровожадного волка и страшного медведя». Даже полсотни лет спустя после того времени, о коем мы говорим, во время игуменства преподобного Никона, когда вокруг обители уже было немало мирских поселений, по лесным рекам, в окрестностях Лавры, ловили бобров; что же было раньше, когда тут не было поблизости даже отдельных дворов и к обители еще можно было пробраться по узкой и прерывающейся тропинке? В такой глуши кто стал бы посещать пустынников и приносить им что-нибудь из жизненных припасов? С другой стороны, в обители не было тогда учреждено правильного общежития: пустынники имели общение друг с другом только в молитвенных собраниях церковных, остальное время дня и ночи каждый трудился для себя, в своей уединенной келии: ни общей трапезы, ни общих послушаний еще не было. Не удивительно посему, что богатая благочестием пустыня Сергиева часто нуждалась в самом необходимом. Чего ни хватись – всего нет, как выражался блаженный списатель жития Сергиева; нередко случалось, что ни у кого из братий не было ни куска хлеба, ни горсти муки, даже недоставало соли; о масле же и других приправах нечего было и говорить. И много приходилось пустынникам терпеть нужды при таких суровых порядках пустынного жития; но Сергий веровал Богу верой твердой, испытанной скорбями, и Бог исполнял по вере его; он уповал, и упование никогда не посрамляло его!

Случалось, что недоставало вина для совершения литургии, пшеницы для просфор, фимиама для каждения, и тогда пустынники терпели лишение Божественной литургии; недоставало воска для свеч, елея для лампад: они зажигали березовую или сосновую лучину, которая с треском и дымом светила их чтению и пению, и вот при таком-то освещении они отправляли утреннюю или всенощную службу, с трудом читая в полумраке каноны и Псалтирь! Нужно ли говорить, что такое служение не менее приятно Богу, как и торжественная служба, совершаемая в величественных храмах при свете бесчисленных лампад и множества светильников, а сердца юных подвижников горели тише и яснее всяких свеч, и пламень их молитвы трепетал воздыханиями, из глубины сердечной восходившими к Престолу Божию!

По свидетельству преподобного Иосифа Волоколамского, в обители Сергиевой бывала нищета, такое нестяжание, что и сами книги иногда писались не на хартиях, а на бересте, потому что у пустынников не было средств достать пергамент. Сама святыня не блистала тогда золотом: и благочестивые поклонники с благоговейным удивлением рассматривали хранимые в Лаврской ризнице заветные памятники это заветной нищеты: деревянные сосуды, употреблявшиеся Преподобным Сергием при совершении Божественной литургии, и простое крашенинное его облачение…

Сам Преподобный игумен всего менее заботился о насущном хлебе лично для себя, и потому нередко случалось, что недостаток в пропитании ему приходилось терпеть прежде всех. И он, постившийся еще с колыбели младенческой, с благодарным сердцем переносил всякое лишение, подавая собою пример всей братии. Так, однажды у него не было ни хлеба, ни соли, и во всем монастыре ощущалась крайняя скудость в пище. Три дня провел смиренный игумен без пищи, а на рассвете четвертого дня взял топор и пошел к одному из братии, по имени Даниил.

- Слышал я, старче, - сказал он своему сподвижнику, - что ты хочешь пристроить сени к своей келье; позволь мне построить их для тебя, чтоб руки мои не были без дела.

- Правда, - отвечал ему Даниил, - мне очень бы хотелось построить их; у меня уже все и для работы давно заготовлено, и вот только поджидаю плотника из деревни. А тебе как поручить это дело? Пожалуй, запросишь с меня дорого.

- Эта работа недорого тебе обойдется,- сказал ему Сергий, - мне вот хочется плесневелого хлеба, а у тебя он есть; больше этого я с тебя не потребую. Разве ты не знаешь, что я умею работать не хуже плотника? Зачем же тебе, старче, звать другого плотника помимо меня?

Тогда Даниил вынес ему решето с кусками плесневелого хлеба, который он сам не мог есть, и сказал:

- Вот, если хочешь, возьми все, что тут есть, а больше не взыщи.

- Хорошо, - сказал трудолюбивый игумен, - этого с избытком довольно для меня; побереги же до девятого часа: я не беру платы прежде работы.

Сказав сие, он крепко подтянул себя поясом и принялся усердно за работу. С раннего утра до позднего вечера, несмотря на голод, он пилил, тесал доски, долбил столбы и при помощи Божией окончил постройку. Солнце уже скрылось за дремучим лесом, когда старец Даниил снова вынес ему гнилые куски хлеба, как условленную плату за труд целого дня. Положив их пред собою, подвижник помолился, благословил их и начал есть с одною водою, даже без соли. Это был его и обед, и вместе ужин!

Некоторые из братий при этом заметили, что когда он вкушал в поте лица заработанный им хлеб, то из уст его исходила пыль от плесени хлеба, и, конечно, немало дивились великому терпению своего игумена, который и такую дурную пищу не хотел принять без труда. Так строго держался он заповеди апостола Христова: аще кто не хощет делати, ниже да яст (2 Сол. 3: 10). А взирая на его пример, и братия укреплялась в подвиге терпения.

Но где люди, там и немощи. Нашлись такие, которые поголодали два дня и зароптали… Один из таких нетерпеливцев решился даже сказать от лица всех игумену: «Вот мы смотрели на тебя, все тебя слушали, а теперь приходится умирать с голоду, потому что ты запрещаешь нам выходить в мир просить милостыню. Потерпим еще сутки, а завтра все уйдем отсюда и больше не возвратимся: мы не в силах выносить такую скудость, такой гнилой хлеб!»

Преподобный игумен видел, что братиею начинает одолевать дух уныния; нужно было подкрепить их малодушие. И  вот он созвал к себе всех иноков и с обычной кротостью повел с ними такую беседу: «О чем скорбите вы, братия мои? Зачем так смущаетесь? Уповайте на Господа, ибо сказано: воззрите на древния роды, и видите, кто верова Господеви и постыдеся. Кто веровал слову Его и обманулся? Или кто пребысть во страсе Его и оставися. Кого из призывающих Его Он не услышал (см.: Сир. 2: 10)? Не Я ли, глаголет Господь, не Я ли податель всякой пищи? Не Я ли извожу плоды от земли и наполняю ими житницы? Не Я ли кормитель всего мира, питатель всей вселенной, подающий пищу всякой плоти, отверзающий щедрую руку Свою во благо время, насыщающий всякое животное благоволением? Братие мои! И во Святом Евангелии Господь сказал: Ищите же прежде Царствия Божия и правды его, и сия вся приложатся вам. Воззрите на птицы небесныя, яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их: не много ли паче вас, маловерии (Мф. 6: 33, 26, 30)? А мы разве напрасно и бездельно повдизаемся? Мы ожидаем получить за свои подвиги жизнь вечную. Люты скорби, но сладок рай; болезненны труды, но вечная за них награда! Не поленимся, братие! Потерпим хоть немного, чтобы получить нетленные венцы от Христа Бога, Который Сам говорит: В терпении вашем стяжите души ваша (Лк 21: 19), ибо претерпевый  до конца, той спасен будет (Мф. 10: 22)». «Вот, - продолжал угодник Божий, - вы скорбите из-за недостатка пищи; но ведь это случилось на краткое время, ради испытания веры нашей; ведь если вы перенесете это лишение, как подобает инокам, с верою и благоговением, то это самое искушение вам же послужит на пользу. Благодать Божия ведь никому не дается без скорбей и искушений: без огня, говорит святой Лествичник, и золото не бывает чисто. А вот, даст Бог, минует скорбь – дождемся радости; ведь как обыкновенно бывает, что радость следует за скорбью: вечер, сказано, водворится плач, а заутра радость (Пс. 29: 6). Так и вы: сегодня терпите оскудение хлеба и недостаток всякой пищи, а завтра, Бог пошлет, вы будете наслаждаться в изобилии и ястием, и питием, и всем потребным. Я, грешный, верую, что Бог не оставит места сего и живущих в нем».

Так утешал скорбящий братию святой игумен, и Бог действительно чудесным образом оправдал веру его. Еще он беседовал с братией, как послышался сильный стук в монастырские ворота; привратник взглянул в окошечко и увидел – к воротам кто-то привез много хлеба. Будучи сам очень голоден, от радости он не отпер ворота и побежал к Преподобному.

- Отче, - говорил он, - привезли много хлебов, благослови принять! Вот, по твоим святым молитвам они у ворот!

- Отвори им, пусть войдут, - сказал игумен.

Монастырские ворота отворились, и в них въехало несколько повозок, нагруженных печеным хлебом, рыбою и другими припасами для монашеской трапезы. Все прославили милосердие Божие, а Преподобный Сергий весело сказал: «Ну вот, теперь вы, алчущие, накормите кормильцев ваших, позовите их разделить с нами общую трапезу, угостите их и успокойте как следует». И немедленно он приказал ударить в било и всем идти в церковь; тут он отслужил благодарственный молебен Господу Богу, милующему и питающему рабов Своих, и только после сего благословил братии садиться за трапезу. Все сели, и сам игумен стал оделять братию привезенными хлебами. Они были теплы и мягки, как будто только что испечены, и на вкус были необыкновенно приятны, будто пекли их с маслом, с медом или с каким-либо благовонным зельем. Так некогда манна, сей хлеб ангельский, по выражению псалмопевца, имела для израильтян особенную сладость во вкусе. И Преподобному Сергию за его дивное терпение взамен черствых корок заплесневелого хлеба послал Бог эту чудесную пищу.

За трапезою святой игумен сказал: «Где же тот брат, который роптал на заплесневевшие хлебы? Пусть войдет сюда и отведает, какую пищу послал нам Господь; пусть при этом вспомнит царя и пророка Давида, который пепел яко хлеб вкушал, и питие слезами растворях (см.: Пс. 101: 10).

Потом Преподобный спросил: «А где же наши благодетели?» Но никто не мог ответить ему на этот вопрос; все только смотрели в недоумении друг на друга.

Разве я не говорил вам, - сказал игумен, - чтобы вы пригласили их к трапезе? Почему же их нет?

По слову твоему мы звали их, отче, - отвечали иноки, - мы даже спрашивали их, от кого все это прислано. Но они только сказали нам, что один христолюбец, человек богатый, прислал их издалека, чтобы передать тебе эти припасы, а от трапезы отказались и говорили, что им дано еще другое поручение, которое должны также немедленно исполнить, и потому спешат в дорогу.

Можно себе представить общее удивление, когда узнали, что хлебы привезены издалека, а между тем они были еще теплые, как бы только что вынутые из печи!

Преподобный игумен воспользовался сим случаем для назидания своей братии. «Видите сами теперь, - сказал он, - что Господь не оставляет места сего и рабов Своих, которые служат Ему здесь с верою день и ночь и терпят с благодарением всякое лишение. Помните слово апостола: имеюще же пищу и одеяние, сими довольни будем  (1 Тим. 6:8). Зачем нам излишне заботиться о телесных потребностях? Лучше будем всегда уповать на Господа, Который пошлет все, что нужно и полезно и душе и телу нашему. Тот, Кто сорок лет питал в пустыне непокорных и неблагодарных израильтян, ниспосылая им манну с небес и крастелей досыта, разве не силен пропитать и нас, Ему работающих? Или Его могущество и благость  истощились ныне и Он перестал промышлять о Своих созданиях? Нет, братие! Как в древние времена, так и теперь – Он един и тот же всеблагий Бог, всегда готовый подать нам все потребное для жизни нашей!»

Сильно подействовал этот урок на малодушных, и с того времени не было слышно ропота при случавшихся недостатках в чем-либо. А между тем, рассказывает блаженный Епифаний, к большему укреплению веры в Промысл Божий и на другой и на третий день неведомые благотворители присылали в обитель обильную пищу для братии. Так Господь оправдал упование Своего избранника на Его Божественное промышление. Не раз, впрочем, и в других случаях, когда сего требовало или назидание братии, или же вообще человеколюбие, вера Преподобного Сергия проявляла себя с тою силою, какую присваивает ей Христос Спаситель, когда говорит: вся, елика аще воспросите в молитве верующе, приимете (Мф. 21: 22). Был, например, такой случай, возбудивший сперва ропот, а потом обратившийся во славу Божию по молитвам угодника Божия. Когда Преподобный избирал себе место для пустынного безмолвия, он вовсе не заботился о том, чтобы иметь воду поблизости; трудолюбивому подвижнику даже было приятно носить ее издалека, дабы тем еще более утруждать свою плоть. Так было до семи лет по основании обители. Но с умножением братии недостаток воды становился все ощутительнее. Не раз братия жаловались ему, что приходилось далеко ходить за водою, и некоторые менее терпеливые даже говорили ему с упреком: «Для чего на таком месте построил ты обитель?» На это Преподобный отвечал: «Я хотел здесь безмолвствовать один; Богу угодно было воздвигнуть здесь обитель во славу Его Пресвятого Имени; дерзайте в молитве и не унывайте; если Он в безводной пустыне дал воду из камня непокорному народу еврейскому, то неужели Он оставит вас, работающих Ему на сем месте день и ночь?»

Раз после такого наставления братии от взял с собою одного инока и пошел с ним в лесной овраг под монастырем; тут он нашел немного дождевой воды, преклонил над нею колена и помолился так: «Боже, Отче Господа нашего Иисуса Христа, сотворивший небо и землю и все видимое и невидимое, создавший человека и не хотящий смерти грешника! Молим Тебя мы, грешные и недостойные рабы Твои: услыши нас в час сей и яви славу Твою! Как в пустыне чудодействовала крепкая десница Твоя, от камня воду источив, так и здесь яви силу Твою – даруй нам воду на месте сем, и да разумеют все, что Ты послушаешь  боящихся Тебя и имени Твоему славу воссылающих – Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь!»

Так молился угодник Божий, и едва произнес он эту молитву и осенил крестным знамением место, где стояла дождевая вода, как вдруг из-под земли пробился обильный источник холодной ключевой воды, и она потекла быстрым ручьем по долине… С той поры многолюдная обитель Сергиева не имела недостатка в воде; блаженный Епифаний, ученик Сергиев, свидетельствует, что бывали исцеления от воды сей, и даже издалека присылали за нею для болящих, так что ручей этот получил прозвание Сергиевой реки, и в этом наименовании сказалось чувство благодарности к угоднику Божию. Но смиренный чудотворец, узнав об этом, призвал к себе старейших из братии и сказал им: «Братие мои, ведь не я сам вам воду дал, это Господь милосердный утешил нас, недостойных, Своею милостью. Зачем же вы зовете источник моим именем? Причем тут я, грешный?» И с того времени братия, из послушания к заповеди святого аввы, мало-помалу отвыкли от сего наименования.

«О достолюбезное, святое смирение! – размышляет по поводу этого рассказа один проповедник слова Божия. – Ты не видишь даже и того, что чудеса творишь; ты всегда и во всем видишь только одну благодать Божию да свое недостоинство!.. Ты боишься, угодниче Божий, как бы люди не почти тебя за святого человека; ты готов бы убежать, укрыться в глушь лесную, в чащу непроходимую, в темные пещеры и мрачные дебри пустынные, чтобы не славили люди имя твое, не указывали на тебя, как на Божия избранника!.. А мы грешные… сделаем что-нибудь доброе, и то иногда с грехом пополам, да сами же и начинаем трубить о том!.. Если же иной раз, из приличия, чтобы не называли нас самохвалами, и молчим о себе, зато уж как же бываем довольны, как утешаемся, когда другие скажут о нас словечко доброе! Точно малые дети игрушкой, так и мы забавляемся похвалою людской! Как же не сказать после этого, что как небо от земли, так и жизнь наша далека от святой жизни угодников Божиих? А вся беда наша в том, что смирения у нас нет, - нет ни единой крупицы этого некрадомого сокровища небесного, этого злата мытарева, которым так богаты были святые угодники Божии, а без этого золота нельзя купить и Царства Небесного, без смирения все наше добро – мишура одна, а не золото!»

Но чтобы стяжать себе хоть малую крупицу этого многоценного в очах Божиих золота, нам должно чаще переноситься мыслью и сердцем в те давние времена, когда жили святые угодники Божии, подобные богоносному Сергию, чтобы превитать духом около избранников благодати и поучаться у них христоподражательному смирению. С преподобным, сказано, преподобен будеши (Пс. 17: 26), и незаметно для самого себя навыкнешь мыслить и жить по примеру преподобных. В этом мысленном и духовном общении с Преподобным Сергием любил превитать митрополит Московский святитель Филарет; в этом общении он черпал великую силу благодатного помазания, когда из его сердца изливалось умилительное слово, дышащее беззаветной любовью к самому месту обитания Сергиева. Не можем не привести этого трогательного обращения его к пустыне Сергиевой.

«Прости мне, - так взывал он, - великая Лавра Сергиева, если мысль моя с особенным желанием устремляется в древнюю пустыню Сергия. Чту, и в красующихся ныне храмах твоих, дела святых, обиталища святыни, свидетелей праотеческого и современного благочестия; люблю чин твоих богослужений, и ныне, с непосредственным благословением Преподобного Сергия, совершаемых; с уважением взираю на твои столпостены, не поколебавшиеся и тогда, когда колебалась было Россия; знаю, что и Лавра Сергиева и пустыня Сергиева есть одна и та же благодатью, которая обитала в Преподобном Сергие, в его пустыне, и еще обитает в нем и в его мощах, в его Лавре; но при всем том желал бы я узреть  пустыню, которая обрела и стяжала сокровище, наследованное потом Лаврою. Кто покажет мне малый деревянный храм, на котором в первых раз наречено здесь имя Пресвятой Троицы? Вошел бы я в него на всенощное бдение, когда в нем с треском и дымом горящая лучина светит чтению и пению, но сердца молящихся горят тише и яснее свечи, и пламень их досягает до неба, и Ангелы их восходят и нисходят в пламени  их жертвы духовной… Отворите мне дверь тесной келии, чтобы я мог вздохнуть ее воздухом, которые трепетал от гласа молитв и воздыханий Преподобного Сергия, который  орошен дождем слез его, в котором отпечатлено столько глаголов духовных, пророчественных, чудодейственных… Дайте мне облобызать порог ее сеней, который истерт ногами святых и чрез который однажды переступили стопы Царицы Небесной… Укажите мне еще другие сени другой келии, которые в один день, своими руками построил Преподобный Сергий и в награду за труд дня и глад нескольких дней получил укрух согнивающего хлеба… Посмотрел бы я, как позже других насажденный в сей пустыне Преподобный Никон спешно растет и созревает до готовности быть преемником Преподобного Сергия… Послушал бы молчания Исаакиева, которое, без сомнения, поучительнее моего слова… Взглянул бы на благоразумного архимандрита Симона, который довольно рано понял, что полезнее  быть послушником у Преподобного Сергия, нежели начальником в другом месте… Ведь это все здесь, только закрыто временем или заключено в сих величественных зданиях, как высокой цены сокровище в великолепном ковчеге! Откройте мне ковчег, покажите мне сокровище: оно непохитимо и неистощимо; из него, без ущерба его, можно заимствовать благопотребное, например, безмолвие молитвы, простоту жизни, смирение мудрования»…

ГЛАВА XI

СМИРЕННЫЙ ЧУДОТВОРЕЦ

Радуйся, увеселение и отрадо к тебе прибегающим…

Радуйся, чудес пучино, Богом избранная. (Акафист, икос 3)

Льготы, объявленные наместником князя Андрея Радонежского для переселяющихся в его родной удел, мало-помалу привлекли новых поселенцев, которые  подвигались незаметно своими поселками к обители Сергиевой; однако же в продолжение десяти-пятнадцати лет после ее основания обитель оставалась как бы в стороне от мира, отделенная от него дремучими лесами. Но с течением времени слава о подвигах Преподобного Сергия распространялась все больше и больше, а потому и место его пребывания становилось все открытии. Примерно в 1352-1354 годах при великом князе Иване Ивановиче, брате Симеона Ивановича Гордого, в окрестностях обители Сергиевой стали кое-где селиться земледельцы; никто не запрещал им вырубать леса, которых не касалась еще рука человеческая. Мало-помалу обратили дебри пустынные в чистое поле, которое засевали хлебом; в пролесках поставили одиночные дворы, а в иных и селения, и таким образом, как не без сожаления выражается блаженный писатель жития Сергиева, «исказиша пустынь, и не пощадеша, и поставиша селы и дворы многи»… Затем проложена была мимо монастыря дорога в северные города, и обитель стали посещать не только простые люди, но и бояре. «Мир, - говорит историк, - приходил в монастырь Сергиев, и то, что он видел здесь, быт и обстановку пустынного братства, уже поучали его самым простым правилам, которыми крепко людское христианское общежитие. В монастыре все было бедно и скудно или, как выразился разочарованно один мужичок, пришедший издалека в обитель Преподобного Сергия повидать прославленного, величественного игумена, «все худостно, все нищетно, все сиротинско»; в обиходе братии столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной рясе игумена; но все дружны между собою и приветливы к пришельцам; каждый делает свое дело; каждый работает с молитвой и все молятся после работы; во всех чуется скрытый огонек, который без искр и вспышек обнаруживался живительной теплотой, обдававшей всякого,  кто вступал в эту обитель труда и молитвы. Мир видел все это и уходил ободренный, освеженный, подобно тому, как мутная волна, прибивая к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей». Таково было впечатление обители Сергиевой на всех, кто ее посещал тогда, - впечатление глубоко благотворное и назидательное. Незаметно, подобно закваске, о которой говорит Спаситель в Своей притче, это впечатление ложилось на душу посетителей и уносилось ими в их родные семьи, как светлый пример жизни по заповедям Божиим. Но не в этом только впечатлении была главная сила, самое важное, что влекло в тихую, бедную обитель Сергиеву православных русских людей, - из привлекал сюда светлый образ самого дивного подвижника, они шли сюда за тем, чтобы попросить у него молитв, получить у него благословение, услышать от него слово духовного назидания, открыть ему свои скорби душевные и в беседе с ним найти себе утешение и подкрепление. Чудный никогда юноша Варфоломей стал теперь великим Сергием, который был всем для всех, чтобы всех руководить ко спасению. И он тихо совершал это великое дело, как «святое послушание», возложенное на него Господом. Целые полвека приходившие к нему вместе с водой из его источника черпали в его келии утешение и ободрение и, возвращаясь в свой круг, по каплям делились им с другими, так что к концу жизни великого старца Божия, как выражается тот же почтенный историк, «едва ли вырывался из какой-либо православной груди на Руси скорбный вздох, который бы не облегчался молитвенным призывом имени святого старца».

Особенно привлекала к Преподобному молва о чудесных знамениях, в которых проявляла себя благодать Божия, обильно почившая на своем избраннике. Сии благодатные знамения открылись молитвенным изведением источника в пустынном овраге у стен обители; но Епифаний повествует и о других, более разительных чудесах угодника Божия. Послушаем теперь рассказы о них блаженного ученика Сергиева.

Жил в окрестностях его обители один благоговейный муж, имевший большую веру к Преподобному. У него был единственный сын-малютка, который опасно заболел. С верою понес его в обитель на своих руках скорбящий отец. «Только бы мне донести его до человека Божия, - рассуждал благочестивый муж, - а там, я верю, что он непременно исцелит его». И он донес сына живым до келии Преподобного; но пока он слезно умолял смиренного игумена помолиться об исцелении дитяти, пока Сергий готовился совершить молитву, мальчик от жестокого припадка испустил дух…

Потеряв последнюю надежду, огорченный родитель с плачем стал укорять Преподобного Сергия, что он вместо желанного утешения только увеличил его скорбь: «Что мне теперь делать? – взывал он. – Лучше бы для меня было, если бы мальчик мой умер дома, тогда, по крайней мере, я не оскудел бы верой, которую доселе питал к тебе, человече Божий!»

И безутешный отец оставил своего мертвеца в тесной келии подвижника, а сам пошел приготовлять гроб для любимого дитяти.

Сжалился угодник Божий над несчастным родителем; оставшись наедине с умершим отроком, он преклонил колена и стал молиться… Еще не окончил он своей молитвы, как вдруг дитя ожило, открыло глаза и протянуло ручки к Преподобному молитвеннику.

Возвратился отец. Он принес все нужное для погребения, но святой игумен встретил его на пороге келии словами: «Напрасно ты, человече, не рассмотрев, так возмутился духом; видишь, отрок твой вовсе не умирал».

Изумленный родитель не хотел верить словам его, но, увидев сына живым, пал к ногам человека Божия..

«Ты обманываешься и не знаешь сам, за что благодаришь, - говорил ему смиренный подвижник.  – Когда ты нес сюда больного отрока, он изнемог от сильной стужи и впал в обморок, а тебе показалось, что он умер. Видишь, он вот согрелся у меня в теплой келии, а тебе опять показалось, что он воскрес»…

Счастливый отец стал было настойчиво утверждать, что его сын действительно ожил молитвами Преподобного, но святой строго запретил ему об этом говорить. «Если ты осмелишься рассказывать кому-нибудь, - промолвил он, - то и вовсе лишишься сына».

Тот обещал молчать и, взяв малютку, теперь совершенно здорового, возвратился домой, прославляя Бога, творящего чудеса чрез Своего угодника. Боясь потерять сына, он, конечно, не смел разглашать о совершившемся чуде, но в силах ли он был скрыть от всех радость родительского сердца? Первым заметил эту радость келейник Преподобного, чрез которого и стало известно впоследствии об этом чуде, записанном с его слов и блаженным Епифанием.

 И еще о двух случаях исцеления, совершившихся по молитвам Преподобного Сергия, рассказывает Епифаний. Один из окрестных жителей заболел тяжкою болезнью: в течение трех недель он не мог ни заснуть, ни принять пищи. Его родные братья решились обратиться за помощью к угоднику Божию. «Столько чудес творит Господь руками блаженного старца, - говорили они, - может быть, он смилуется и над нами». И вот, они принесли больного в обитель и, положив к ногам Сергия, усердно просили его помолиться за немощного. Преподобный с молитвою покропил болящего святою водою, и он в ту же минуту почувствовал облегчение, тут же крепко заснул, а проснувшись, в первый раз после столь продолжительной болезни пожелал вкусить пищи, и Преподобный сам предложил ему оную и отпустил от себя совершенно здоровым.

Другой случай исцеления был с бесноватым вельможей, которого привели к Преподобному с отдаленных берегов Волги. Этот знатный человек находился в исступлении ума; мучимый злым духом, он кусался и бился с такой нечеловеческой силою, что десять человек не могли удержать его; приходилось усмирять его железными цепями, но и те он нередко разбивал на себе. Подобно упоминаемым в Евангелии гадаринским бесноватым, он убегал от людей в пустынные места и там бродил, как бессмысленное животное, пока не находили его домашние. И вот, когда достигла молва народная о Радонежском пустыннике-чудотворце этого далекого края, сердобольные родные решились отвезти несчастного вельможу к человеку Божию. Многих трудов стоило им исполнить свое благо намерение; бесноватый всеми силами противился этому и кричал громким голосом: «Куда вы меня тащите? Не только видеть, но и слышать не хочу о Сергии». Но его сковали цепями и повезли. Когда они были уже в виду обители, бесноватый вдруг рванулся с такой силою, что разбил на себе оковы, и, бросаясь на всех окружающих, кричал: «Не могу! Не хочу!... Вернусь туда, откуда пришел!» Его голос был так страшен, что, казалось, сам несчастный расторгнется на части, и дикие вопли его были слышны внутри ограды монастырской. Сказали об этом Преподобному; он немедленно велел ударить в било и собраться братии в церковь; началось молебное пение о болящем, и тот стал мало-помалу укрощаться. Родным удалось ввести его в монастырь; Преподобный Сергий вышел из церкви с крестом Господним в руке. Лишь только угодник Божий осенил им бесноватого, как тот с диким воплем отскочил в сторону… Недалеко была вода, скопившаяся от проливного дождя; увидев ее, больной бросился в лужу с ужасным криком: «Горю, горю страшным пламенем!»…

И с той минуты стал здрав благодатью Христовою и молитвами Преподобного Сергия. Рассудок возвратился к нему, и на вопрос, зачем он бросился в воду, когда увидел Сергия, он спокойно отвечал: «Когда привели меня к Преподобному и он хотел осенить меня крестом, я увидел великий пламень, который исходил он креста и охватил меня со всех сторон, вот я и бросился в воду, чтобы не сгореть».

Несколько дней провел исцеленный вельможа под благодатным кровом обители Сергиевой, прославляя Божие милосердие, и с миром возвратился в свой дом.

По мере того как Господь прославлял Своего возлюбленного раба дивными знамениями благодатный исцелений и даром прозорливости, сей досточудный муж все более и более нисходил в глубину смирения. «Он бегал, - говорит святитель Платон, митрополит Московский, - суетной славы человеческой, как погибели, и почитал обидой для себя то, чего  нередко с таким усердием домогаются, не пренебрегая никакими средствами, гордые властелины земли: теми руководит одно тщеславие, простирающееся до самозабвения, а им – одна пламенная, чистая, святая любовь к Богу и ближнему».

С умножением числа посетителей улучшилось и материальное благосостояние обители Сергиевой. Она уже не терпела такой нужды, как прежде; скромные потребности пустынножителей, при их собственных постоянных трудах, с избытком удовлетворялись приношениями благочестивых посетителей и окрестных жителей, которые, сознавая великую духовную пользу от обитателей пустыни, с усердием доставляли все для них потребное, по слову апостола: Аще мы духовная сеяхом вам, велико ли, аще мы ваша телесная пожнем (1 Кор. 9: 11). Есть даже мнение, что еще при жизни Преподобного Сергия его обители были пожертвованы во владение некоторые ближайшие к ней села. По крайней мере об одном промысле известно, что он был пожертвован в обитель еще при жизни Преподобного Сергия; это – половина варницы и половина соляного колодезя у Соли Галичской (город Солигалич Костромской губернии); этот промысел был пожертвован одним Галичским боярином незадолго до смерти Преподобного Сергия, когда он уже передал игуменство Никону. «Владение  образовавшимися в окрестностях обители поселками, - говорит один ученый исследователь старины, - было в то время единственным средством как для содержания умножившейся братии, так и для ограждения самой обители он произвола соседних поселян, которые, не принадлежа монастырю, а другим владельцам, служили бы для него источником не благосостояния, а беспокойства и разорения. Во всяком случае, ясно, - заключает тот же писатель, - что запрета на приобретение населенных вотчин со стороны святого основателя обители Преподобного Сергия не было; иначе воля его была бы законом для его блаженного ученика и непосредственного преемника, им самим избранного, - Преподобного Никона».

Итак, теперь обитель Сергиева изобиловала всем потребным, но душа Сергия была по-прежнему свободна от всякого пристрастия к земным вещам. Если случалось ему иметь в руках что-нибудь излишнее, от тотчас отдавал или в церковь, или беднякам. Жившие с ним много лет старцы рассказывали отцу Епифанию, что никогда новая одежда не восходила на тело его, никогда не одевался он в красивые или мягкие одежды, помня слово Евангельское, что носящие такие одежды – в домех царских суть (Мф. 11: 8). Вместо дорогих сукон он носил сермяжную  ткань из простой овечьей шерсти, да притом еще ветхую, которую, как негодную, другие отказывались носить. Большей частью такая одежда и сшита бывала его святыми руками, и отличалась от одежды его сподвижников разве тем, что вся была покрыта заплатами и, по прекрасному выражению святителя Платона, «вместо дорогих камней обильно украшалась каплями его пота». Эта одежда у него была одна и та же – и летом, и зимою. «За рай, который мы потеряли, - говаривал блаженный Сергий своим ученикам, - надобно теперь отложить одежды теплые; за грех мы  некогда покрыты были одеждой, потерпим же теперь лишение одежды, чтобы облечься потом в нетленные ризы, - будем изнурять плоть, чтобы получить нетленные венцы от Христа Бога». Так думал, так учил, так и сам поступал смиренный игумен Сергий.

Однажды не случилось хорошего сукна в его обители, была всего одна половинка, гнилая, какая-то пестрая и плохо сотканная. Никто из братии не хотел ею воспользоваться: один передавал ее другому, и так обошла она до семи человек. Но Преподобный Сергий взял ее, сам скроил себе рясу и, надев на себя, не хотел уже более расставаться с нею, пока в продолжение одного года вся она не распалась от гнилости.

Нередко случалось, что люди, которые, по пословице, встречают по одежде, увидев его, не хотели верить, что это знаменитый игумен Сергий. Обыкновенно принимали его за какого-нибудь странника или одного из последних трудников его обители. По этому поводу блаженный Епифаний рассказывает один случай, прекрасно характеризующий смирение и кроткое, благостное устроение души Преподобного Сергия. Кажется, Епифаний сам был свидетелем этого случая, который так глубоко запечатлелся в душе благоговейного ученика, что он передает его со всеми подробностями. Приводим его рассказ.

«Многие приходили издалека, желая хотя бы только взглянуть на Преподобного. Много слышал о нем поселянин, простой земледелец, и пожелал видеть его. При входе в монастырскую ограду он стал спрашивать братию, где бы повидать их славного игумена. А Преподобный в это время трудился на огороде, копая заступом землю под овощи.

Подожди немного, пока он выйдет оттуда, - отвечали иноки пришельцу.

Нетерпеливый посетитель заглянул в огород через отверстие в заборе и увидел там смиренного старца в разодранной, ушитой заплатами одежде, трудившегося в поте лица над грядою. Простодушный поселянин не хотел поверить, что этот старичок тот самый Сергий, которого он желал увидеть. Он снова стал докучать братии, требуя, чтобы показали ему игумена:

- Я издалека пришел сюда, чтобы видеть его, у меня есть к нему важное дело, - говорил он.

- Мы уже указали тебе игумена, - говорили ему иноки, - если не веришь, что это он, то спроси его самого.

Тогда поселянин встал у калитки огородной, поджидая, пока выйдет старец.

Преподобный вышел, и случившееся тут иноки опять показали на него поселянину, говоря:

- Вот он самый, кого тебе нужно.

Но простец отвернулся он него в сторону и сказал: «Я издалека пришел посмотреть на пророка, а вы мне показываете какого-то нищего!.. Напрасно же я трудился – шел сюда; я думал получить пользу душе своей в вашей честной обители, а вместо того встречаю только насмешки… Но я еще не дожил до такого безумия, чтобы почесть этого убогого старичка за того знаменитого Сергия, о котором так много слышал я славных вещей!»…

Так рассуждал простец, в своем неведении смотревший не все только телесными очами, а не внутренними. Понятно, что братия оскорбилась за честь своего любимого игумена, и некоторые даже сказали Преподобному:

- Только из-за тебя не смеем, отче, а то гостя твоего мы выслали бы вон из обители – такой он невежа! Да еще нас же укоряет, будто мы смеемся над ним!..

Но человек Божий взгляну на них с удивлением.

- Нет, - сказал, - зачем же выгонять его? Он не к вам пришел, а ко мне; не трогайте его; своими простодушными словами он не причинил мне никакого зла. Да если бы и погрешил он в чем-нибудь, то нам духовным, подобает, по слову апостола Христова, исправляти таковых духом кротости (см.: Галл. 6: 1).

И, не дождавшись себе поклона от поселянина, угодник Божий сам подошел к нему и с великим смирением поклонился ему до земли… Потом поцеловал его, с любовью благословил и поблагодарил за то, что этот простец имеет о его убожестве надлежащее мнение… Так смиренномудрый радуется своему бесчестию и унижению столько же, сколько тщеславный приходит в восторг от почестей и похвал людских!

Но и этого мало: Преподобный взял гостя за руку, посадил рядом с собою за трапезу и сам стал угощать его. Простодушный поселянин, видя такое радушие старца, поверил ему печаль свою, что доселе ему не удалось видеть игумена Сергия.

- Не скорби, брате, - утешил его Преподобный, - Бог милостив к месту сему, что никто отсюда не выходит печальным. И тебе Он скоро покажет, кого ты ищешь.

И вот, они еще продолжали беседу, как в обитель прибыл князь (может быть, Радонежский), окруженный многочисленною свитою из бояр и рабов. Преподобный встал, чтобы встретить именитого гостя, и рабы князя, расчищая дорогу для своего господина, далеко оттолкнули поселянина и от своего князя, и от игумена… Между тем прибывший князь еще издали смиренно поклонился до земли угоднику Божию, который поцеловал его и благословил; затем оба они сели, а все бояре и братия почтительно стояли вокруг них.

Смущенный простец ходил вокруг них, стараясь сквозь толпу рассмотреть, который был Сергий; он опять спросил одного из иноков:

- Кто же этот чернец, что сидит направо от князя?

Инок взглянул на него с упреком и сказал:

- Разве ты пришлец здесь, что не знаешь Преподобного отца Сергия?

Тогда только понял свое невежество поселянин и, укоряя себя, стал умолять некоторых из братий, чтобы они попросили за него прощения у старца, которого он оскорбил своим невежеством. «Вот уж справедливо зовут нас, мужиков, невеждами, - говорил он, - как будто я ослеп и не вижу, с кем говорю!.. С какими же глазами покажусь я теперь святому старцу?»

Так горевал простодушный гость, и дождавшись, когда князь вышел из обители, он бросился к ногам Преподобного, умоляя простить его невежество и неверие.

Но смиренный игумен сказал ему.

- Не скорби, чадо, один ты справедливо рассудил обо мне; ведь они все ошибаются!

И он утешил его назидательным словом и отпустил с благословением… Но доброе сердце простого человека так было тронуто смирением и любовью великого подвижника, что он скоро опять пришел в обитель, дабы уже никогда ее не оставлять; здесь он принял пострижение и, потрудившись несколько лет, с миром преставился к Богу…

ГЛАВА XII

ПРОРОЧЕСКОЕ ВИДЕНИЕ И ДАЛЬНИЕ ПОСЛАНЦЫ

Радуйся, преблагий и добрый наставниче иноков.

Радуйся, образе пустынножителей и устроителю

общаго жития. (Акафист, икос 12)

Дивен Бог во святых Своих! Прославляя Своих избранников, Он чрез них же устрояет и наше спасение. В истории Церкви Божией мы постоянно видим примеры такого попечительного промышления Божия, а в трудные для Церкви времена, когда благопотребна была особенная помощь Божия к укреплению веры Православной в сердцах людских или когда нечестие людское грозило подавить собою благочестие и веру Православную, в такие трудные времена Бог нарочито посылал особых избранников Своих, которые, будучи преисполнены благодати Божией, своею дивною жизнью, своим смирением привлекали к себе сердца людей и делались наставниками и руководителями в духовной жизни для всех, кто искал очищения от страстей и спасения души своей. Целые тысячи монашествующих воспитывались под  их духовным руководством и потом расходились  в разные стороны, основывали свои обители, в свою очередь делались также наставниками других в иноческой жизни, делились добрым советом духовного опыта и с мирянами, были избираемы в сан святительский или же выходили на проповедь Евангелия к неверующим в истинного Бога. Каково же было их смирение, когда им и на мысль не приходило, что они совершают великое дело Божие, что из их уединения, из их пустынь обильным потоком разливается свет благодатный по лицу их родной земли!.. А между тем именно чрез них-то благодать Божия и отбирала чистую пшеницу от плевел, выделяя и привлекая ко Христу Спасителю всех, способных воспринять в свое сердце благодатное семя слова Божия и соделаться сынами Царствия Божия.

Одним из таких великих избранников Божиих был и Преподобный отец наш Сергий. Ему суждено было обновить дух подвижничества на земле Русской, зажечь благодатный огонек во многих отдаленных пределах Русской земли и чрез то соделаться духовным родоначальником бесчисленного лика монашествующих. Справедливо поэтому говорят, что он был для северной, Московской Руси тем же, чем были для южной, Киевской Руси преподобные Антоний и Феодосий.

И Богу угодно было утешить еще при жизни смиренного подвижника Радонежского пророческим откровением о будущем многочисленном духовном его потомстве. Это было незадолго до введения в его обители устава общежительного, который справедливо почитается образом совершеннейшего иноческого жития во всех православных обителях.

Святому игумену было уже за пятьдесят лет. Около тридцати лет он уже подвизался на «Маковце». Отовсюду стекались к нему искатели безмолвия, под его кров, и монашествующие, покидая свои прежние обители, считали для себя более полезным жить в послушании у такого аввы. Таким был смоленский архимандрит Симон, таким был и брат Преподобного Стефан, который оставил игуменство в Богоявленском монастыре и жил теперь в обители Сергиевой вместе со своим сыном Феодором. Преподобный Сергий, видя над своею обителью благословение Божие, еще с большим усердием и дерзновением молился о преуспеянии братии. И вот однажды поздно вечером, когда он совершал свое обычное молитвенное правило и весь был погружен в сердечную молитву за духовных чад своих, вдруг он услышал голос, который зовет его по имени: «Сергий!» Удивился Преподобный столь необычному зову в тишине ночной; сотворив молитву, он открывает оконце своей келии и видит дивное видение: в высоте небес сияет чудный свет и разгоняет тьму ночную так, что стало светлее дня, а неведомый голос снова говорит ему: «Сергий! Ты молишься о детях твоих духовных: Господь принял твою молитву. Посмотри кругом – видишь, какое множество иноков собрано тобою под твое руководство во имя Живоначальныя Троицы!»…

И Сергий видит пред собою множество прекрасных птиц, никогда дотоле им не виданных; они летают не только по всему монастырю, но и вокруг ограды его, летают и поют несказанно-сладостно…

А он опять слышит таинственный голос с высоты небес: «Так умножится стадо учеников твоих, и после тебя не оскудеют они; так чудно они будут украшены разными добродетелями, если только захотят последовать стопам твоим!»

Небесная радость наполнила сердце смиренного Сергия; пророческое видение касалось не его одного, но всего возлюбленного его братства, всех дорогих чад его по духу, и он поделал разделить свою духовную радость с кем-нибудь из присных учеников своих. В соседней с ним келии жил смоленский архимандрит Симон; его и пригласил Преподобный быть участником чудного видения.

Удивленный нечаянным зовом игумена в ночное время, Симон поспешил на его голос, но не сподобился полного видения и только успел увидеть некую часть чудесного света. Тогда Преподобный поведал ему все, что сам видел и слышал, и оба они, по слову псалмопевца, возрадовались о Господе с трепетом…

Читая этот рассказ, невольно оглянешься на окрестности Лавры: вот – Вифания, вот – Гефсимания, Пещеры, Киновия, а там, в чаще лесной – уединенная пустынь Святого Духа-Утешителя; все эти обители, как дети, на виду у своей матери – славной Лавры Сергиевой; но не забудем, что это – дети младшие; сто лет назад их еще не было. А сколько обителей было основано в течение пятисот лет сынами обители Сергиевой! Ниже мы увидим, что еще при жизни угодника Божия его учениками было основано до двадцати пяти монастырей, а потом число их возросло до семидесяти.

Но для высшего духовного преуспеяния самих учеников Сергиевых их святому наставнику нужно было сделать нечто очень важное в устройстве монастырской жизни. До сего времени каждый брат сам заботился обо всем необходимом для жизни, а потому каждый имел свою собственность, и, может быть, некоторые, подобно архимандриту Симону и схимникам, воинам Пересвету и Ослябе, приносили из мира средства для жизни. Такой порядок открывал путь к зависти, любостяжанию и превозношению одних перед другими; чтобы устранить все поводы к усилению в среде братии таких пороков, нужно было ввести в обители общежитие. Впервые в русских обителях было введено общежитие преподобным Феодосием Печерским, но ко времени Преподобного Сергия мало-помалу общежительные порядки в наших обителях ослабели и забылись. Иноки того времени, по недостаточному рассуждению духовному, не любили общежития. Много стоило трудов пастырям Церкви и после того устроять жизнь апостольской общины в обителях. Вот, может быть, причина, почему Преподобный Сергий, всегда кроткий и смиренный сердцем, всегда склонный снизойти к немощам братии, насколько можно это сделать без ущерба основным требованиям иноческой жизни, не решался сам, своею личною волею, без особенного указания свыше, ввести общежитие в своей обители. Тем не менее именно ему, а не кому другому судил Господь восстановить строгие общежительные уставы в монастырях Северной Руси. И действительно, мы видим, что в тех обителях, которые основаны были его учениками, как-то Пешношской, Андрониковой, Симоновской, общежитие было введено при самом учреждении сих обителей, и это сделано, конечно, по заповеди Преподобного Сергия. Промысл Божий помог ему ввести общежительный устав и в его Лавре – помог совсем неожиданным образом.

Около 1372 года в его обитель прибыл один греческий митрополит в сопровождении нескольких греков из Царьграда. Они объявили святому игумену, что «Вселенский Патриарх Константинопольский Кир Филофей благословляет его и посылает ему поминки: крест, параманд и схиму, вместе со своим писанием».

Смутился смиренный Сергий; думал ли он, чтобы имя его было известно Вселенскому Первосвятителю? Целые три тысячи верст отделяли его скромную пустыню от Царьграда, да и кто он, чтобы удостоиться такой великой чести от Патриарха Вселенского?

- Смотрите, - сказал он патриаршим посланцам, - не к другому ли кому вы посланы? Кто я, грешный, чтобы мне получать поминки от святейшего Патриарха?

- Нет, отче святый, - отвечали они, - мы не ошиблись. Мы хорошо знаем, что к тебе посланы, а не к иному кому: ведь ты – Сергий Радонежский?»

- Да, я – грешный чернец Сергий, - сказал он.

- Тебя-то вот и благословляет святейший Филофей, Вселенский Патриарх, - подтвердили пришельцы.

Тогда игумен поклонился им до земли. Он угостил их пустынным обедом и, пригласив отдохнуть в обители, приказал братии успокоить дальних гостей, а сам, не раскрывая послания патриаршего, поспешил в Москву, к святителю Алексию: смиренный пустынник не решился принять даров Патриарха без благословения своего святого друга и архипастыря. Явившись к нему, Преподобный рассказал о пришельцах и подал ему патриаршую грамоту. Митрополит велел прочесть ее, и было прочитано следующее:

«Божиею милостью Архиепископ Константинограда Вселенский Патриарх Кир Филофей, о Святем Дусе сыну и сослужебнику нашего смирения Сергию: благодать и мир, и наше благословение да будет с вами. Слышахом убо еже по Бозе житие твое добродетельно, и зело похвалихом, и прославихом Бога, якоже рече Господь: да возсияет свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела, и прославят Отца вашего, Иже на небесех. Но едина главизна (правило) еще не достаточествует ти: яко не общее житие стяжасте. Понеже веси, Преподобне, и самый Богоотец Пророк Давид, иже вся обсязавый (исследовавший) разумом, ничтоже ино возможе тако похвалити, точию: се ныне что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе. Потому же и аз совет благ даю вам: послушайте убо смирения нашего, яко да составите общее житие, и милость Божия на вас и Пречистыя Богородицы, и всех святых, и наше благословение и молитва да есть с вами».

- Ты что повелишь, владыко святый? – спросил Преподобный Сергий святителя Алексия, когда было прочитано это послание.

- Сам Бог прославляет славящих Его, - отвечал митрополит. – Он сподобил и тебя такого блага, что имя твое и твоя святая жизнь стали известны в такой далекой стране, и даже сам Вселенский Патриарх шлет тебе советы на общую пользу. Можем ли мы тебе предложить лучший совет? Мы очень благодарны Святейшему Патриарху за такой совет, и что он повелевает и благословляет, то благословляем и мы».

Для смиренного игумена этих слов было довольно, чтобы знать волю Божию. Возвратившись из Москвы, он объявил братии желания Патриарха и митрополита. Пустынники с радостью согласились на введение в обители общежития. Правда, и между ними нашлись недовольные, но они не стали возражать, потому что невозможно же было идти против воли Патриарха и митрополита; их было немного, и некоторые из них вскоре оставили обитель.

Теперь Преподобный Сергий со всем усердием занялся устройством полного общежития в своем монастыре. Немало новых трудов и забот легло на него при введении новых порядков в обители. До сего времени он мог не заботиться о житейских потребностях всего братства, потому что каждый заботился сам о себе; к нему приходили больше за духовным советом, для откровения помыслов, своих скорбей и нужд духовных; теперь приходилось заботиться и о пище, и об одежде, и обо всем необходимом для братии. Иметь свою собственность или называть что-нибудь своим было строго запрещено, и потому каждый шел со своей нужной к игумену. Трудиться должны были все способные к труду, исключая, конечно, престарелых и больных, к которым были приставлены послушники; но, пример трудолюбия подавал всем святой игумен.

Общежитие потребовало устройства особых помещений для трапезы, хлебопекарни, амбаров, кладовых и погребов. И все это было построено.

Соответственно общежительному уставу распределены были и должности между старейшей братией. Самый почтенный из братии, пользовавшийся всеобщим уважением, был поставлен келарем. Эта должность известна с самого основания монашества в России: она учреждена преподобным Феодосием Печерским. Келарь в наших древних монастырях исполнял должности казначея, эконома и благочинного; он был в монастыре вторым лицом после настоятеля, а в то время, когда монастырь имел вотчины, келарь заведовал ими и всем хозяйством, и судебными делами. Одним из первых келарей в обители Преподобного Сергия был преподобный Никон.  Списатель жития его говорит: «И умысли Сергий сего пастыря обители оныя поставити вместо себе, еже и бысть, и устрояет его в служении, яко быти ему вторым по настоятели. Блаженный же Никон милосердие на всех просто имея, и еже до конца тихо и человеколюбиво, о всех бо всегда печешеся, благоразумне же и великодушне тем служа и премудре их утешая, и коего же лишение подаянием исполняя. Никтоже им от братии презираем бываше, и толико, яко ни от родитель неким удобно таковая к чадам сотворити, елика он к братии творяше». Такое усердие преподобного Никона много радовало его великого старца-игумена.

Наиболее опытный у духовной жизни, отличавшийся смиренномудрием и кротостью старец был назначен духовником для всей братии. Из первых духовников Троицкой Лавры известен преподобный Савва, впоследствии основатель Сторожевского Богородичного, близ города Звенигорода, монастыря. Позднее духовником был Епифаний, «премудрый» списатель жития Сергиева.

Для соблюдения порядка и благополучия в церкви во время богослужения был избран экклесиарх. На его обязанности лежало наблюдение за точным выполнением церковного устава, он испрашивал у игумена благословение начинать благовест к богослужению и вообще проходил послушание нынешнего уставщика и отчасти – ризничего. Таким экклесиархом был, например, Симон, один из  приближенных учеников Преподобного Сергия.

У экклесиарха под рукою был параэкклесиарх, или пономарь, который назывался также кадиловжигателем. На его обязанности лежало, как видно из самого названия, соблюдать в церкви безукоризненную чистоту; он зажигал и гасил лампады и свечи, приготовлял кадило, заведовал звоном по указанию экклесиарха.

В подчинении тому же экклесиарху был и канонарх, которому поручено было ведать клиросным послушанием и хранить богослужебные книги. Петь на клиросе обязаны были все, к этому способные.

Что касается устава богослужебного, то, вероятно, вначале употреблялся в обители Сергиевой устав студийский, как более простой и несложный. Но с учреждением общежития в Троицкой обители введен был устав иерусалимский (обители преподобного Саввы Освященного), так как в это время в ней было уже достаточное количество священников, которые могли без нужды совершать богослужение, хотя бы ежедневно, с большей торжественностью, по иерусалимскому уставу.

За исполнением правил общежития строго наблюдал сам Преподобный Сергий. От начальствующих он требовал быть кроткими и милостивыми к подчиненным, а братии заповедовал быть в беспрекословном послушании у начальствующих. Поступь у них должна быть тихая и спокойная, с наклоненной головой, чтобы наружность соответствовала внутреннему смирению. В свободное время братия должны были находиться в своих келиях, а чтобы руки не были праздны, должны были заниматься рукоделием, или, как говорят иноки, «поделием», потому что настоящее «дело» инока – спасение своей души. Одним из важнейших келейных послушаний, судя по оставшимся в Лаврской библиотеке и ризнице памятникам, было «списание книжное» и переплет рукописей в кожу. Жизнеописатель ученика Сергиева Афанасия, впоследствии основателя Высоцкого монастыря, говорит, что Сергий особенно любил Афанасия за его трудолюбие в переписании книг.

Одежду и обувь иноки получали от монастыря. И Епифаний, и преподобный Иосиф Волоколамский свидетельствуют, что сам игумен Сергий шил одежду и обувь для братии, посему можно думать, что была мастерская для приготовления их. Без особенной нужды выходить за ворота монастырские запрещалось. Правило строго исполнялось братией не только при жизни преподобного Сергия, но и по кончине его. Когда преподобный Пафнутий Боровский приходил в Троицкий монастырь помолиться Святой Троице и чудотворцу Сергию и, исполнив свое желание, намерен был возвратиться в свою обитель, тогда братия вышли было проводить преподобного богомольца за ворота монастырские, но, вспомнив завет Преподобного отца своего Сергия – не выходить за ворота – тут же остановились и, помолившись, простились с преподобным Пафнутием.

Когда совершилось благоустройство обители, то еще больше возросло число ее братства и она стала всем изобиловать. А чтобы избыток не привел с собою нерадения или не подал повода к зависти и осуждению, чтобы, напротив, он послужил к умножению благословения, мудрый распорядитель ввел в обители странноприимство.  Он считал это учреждение столь важным для обители, что в пророческом духе подкрепил свою волю относительно сего особенным обещанием Божия покровительства: «Если вы, дети, - так говорил он братии, - сию мою заповедь сохраните без роптания, то и по отшествии моем от жития сего обитель процветет, и на многия лета неразрушима постоит благодатию Христовою». Рука Сергиева простерта была к нуждающимся, по красноречивому выражению блаженного Епифания, как река многоводная, тихая струями; и если кому приходилось в зимнее время от сильного мороза или глубоких снегов, или бурной метели умедлить в обители долее обыкновенного, то во все время пребывания своего в ней он получал все необходимое. А странники, нищие и болящие подолгу в ней отдыхали, пользуясь полным довольством и покоем по заповеди старца. Уединенная дотоле обитель Сергиева теперь как бы вдруг выдвинулась из дремучих лесов на распутье жизни людской: мимо ее гостеприимных ворот часто проходили князья и воеводы со своими полками, и всех она принимала радушно, с подобающей честью и отпускала с щедрым запасом. А бывали годы, отмеченные в летописях тяжкими скорбями для всей Русской земли: так, в 1357 году «велика была истома князем русским» от посла татарского Кошана; в 1364 году мор был повсюду, так что в Смоленске осталось от него живыми всего 15 человек; в 1368 году вся Москва претерпела опустошение от Ольгерда; в 1382 – земля Русская опустошена Тохтамышем. В этом же году была «великая дань, тяжкая по всему княжению великому – всякому без остатка» (уступки). Нет сомнения, что в такие годы много нуждающихся приходило в обитель Сергиеву и она делилась с ними всем, что имела. Делится она и поныне, строго исполняя святой завет гостеприимства, оставленный ей святым ее первоначальником, и как тогда, так и теперь в обилии потребных нельзя не видеть над нею особенного Божия благословения за молитвы досточудного старца.

ГЛАВА XIII

ВНЕЗАПНАЯ БУРЯ

Радуйся, правило веры и образе кротости духовныя. (Акафист, икос 2)

Казалось, после введения общежития обитель Сергиева была отовсюду крепко утверждена и от всякой превратности безопасна; но кто знает, что принесет с собою наступающий день? О, как нужно бодрствовать, чтобы наружный мир и утверждение не превратились во всегубительство посредством страстей, таящихся в глубине человеческого сердца!

«Нередко,  - говорит святитель Платон, - Бог и на праведников Своих попускает искушения, дабы чрез то из добродетель просияла еще более, как золото в огне искушенное». Это судил Бог претерпеть и Преподобному отцу нашему Сергию. Вдруг пронеслась над обителью его буря, которая едва не сорвала с нее благодатный покров и едва не разрушила самых ее оснований, лишив ее святого игумена… «Кто бы мог подумать, - говорит тот же святитель, - чтобы это произошло от его родного брата Стефана – того самого Стефана, который вместе с ним был основателем обители и соревнителем его подвигов? Но видно, от бед и искушений никуда не уйдешь: беды во градех, беды в пустыни (2 Кор. 11: 26), беды от лжебратий, беды и от сродников…

Стефан вернулся в пустынную обитель своего брата, вероятно, по влечению к более строгой жизни, чем какую он мог вести в Москве; но при этом, отказавшись от игуменства в Богоявленском монастыре, он не мог победить в себе страсти властолюбия. Он был старшим братом Преподобного, он вместе с ним полагал основание новой обители; может быть, он принес и денежное пожертвование из Москвы на новую обитель, все это питало в нем желание первенства. Можно предположить, что в среде недовольных новыми порядками в обители были некоторые на стороне Стефана.

В один субботний день Преподобный Сергий сам служил вечерню и был в алтаре, а брат его Стефан, как любитель церковного пения, стоял на левом клиросе. Вдруг Преподобный слышит довольно громкий голос брата:

- Кто тебе дал эту книгу? – вопрос обращен был к канонарху.

- Игумен, - отвечал канонарх.

Помыслы гнева и властолюбия поколебали Стефана при этом ответе.

- Кто здесь игумен? – сказал он уже запальчиво. – Не я ли первый основал это место?

Сказаны были и другие немирные слова.

Преподобному стало понятно, что в этом раздражении брата излилось тайное недовольство братии новыми порядками в обители.

Предоставляя своевольных суду их совести, Преподобный, по окончании вечерни не пошел уже ни в келию, ни в трапезную, куда пошли все братия; никем не замеченный, он вышел из обители и удалился по дороге, ведущей в Кинелу.

Благоговейный читатель жития Сергиева невольно останавливается мыслью над этим поступком угодника Божия. Приводим здесь рассуждение по сему случаю приснопамятного святителя Филарета, митрополита Московского. «Очевидно, - говорит он, - в сем поступке терпение, кротость и смирение святого. Но вот что недоуменно: почему не вразумил он брата по долгу игумена?  Как за одного человека оставил всю братию и служение, в которое поставлен священной властью?»

«Есть особенные пути святых, - отвечает на сей вопрос мудрый святитель, - пути, пред которыми все должны благоговеть, поелику они особенною благодатью Божиею управлены и оправданы в своих последствиях, но которыми не всякий имеет право последовать, потому что было бы дерзновенно, если бы каждый стал приписывать себе ту же благодать. Таков случай, теперь рассматриваемый».

«Если у отца сын или у начальника подчиненный бесчинствует, берегитесь молчать и оставлять его без обличения и исправления. Вспомните грозное прещение и наказание, которым за небрежение сего рода Бог поразил несчастного Илия: отмщу Аз на дом его до века в неправдах сынов его, о нихже ведяще, яко злословиста Бога  сынове его и не наказа их (1 Цар. 3: 13). Если от какого-нибудь искушения или неудовольствия приходит тебе желание бежать от места, на котором ты поставлен законною властью, остерегись; может случиться, что вину своеволия понесешь; от зла путем своего произвола не избежишь и преследуемого тобой спокойствия не уловишь».

«Но если святой Сергий в известном случае не по сим обыкновенным правилам действовал, то по каким же? Ибо святому по святым правила действовать надлежит. Мы уразумеем дело его, если приложим к его поступку правило апостола: сие паче судите, еже не полагати претыкания брату или соблазна (Рим. 14: 13). Видел прозорливый Сергий, что неудобно было прямо обличить  любоначальствующего, потому что в сем случае обличение казалось бы препирательством за начальство и вид личной распри между игуменом и старшим по нем (тоже имевшим игуменский сан), и притом родными братьями по плоти, был бы не без претыкания и для прочих братий обители».

«В сих трудных обстоятельствах премудрый старец нашел средство не только не положить претыкания с своей стороны, но и положенный другими соблазн уничтожить. Он никому не сказал о поступке брата и своим удалением он начальствования подал и сильнейшее врачевство против страсти любоначалия. Бог же, оправдывая путь угодника Своего, чрез его добровольное изгнанничество паче прежнего утвердил в любви к нему братию его первоначальной обители и возвратил его к ней властью святителя Алексия».

Так размышлял о сем «добровольном изгнании» Преподобного Сергия святитель Филарет. Обратимся теперь к повествованию.

На пути в Кинелу Преподобного застигла ночь, которую он провел в глухом лесу, в молитве и кратком сне. Наутро он продолжил путь свой и пришел в Махрищский монастырь. Здесь был игуменом его духовный друг и собеседник, преподобный Стефан. Постриженик Киево-Печерской Лавры, он ушел от преследований католиков в пределы Московского княжества и здесь, в 35 верстах от обители Преподобного Сергия, основал свою пустынную обитель, так же, как и Сергий, во имя Пресвятой Троицы. Преподобные друзья посещали друг друга для духовной беседы и взаимного утешения, и теперь, узнав о прибытии Сергия, Стефан велел ударить в било и со всею братиею вышел навстречу. И как же трогательна была эта встреча! Они поклонились друг другу до земли, прося друг у друга молитв и благословения, и ни один из них не хотел первый подняться, так велико было их смирение! Наконец святой гость уступил: он встал, благословил святого хозяина и друга с его братией и все вместе пошли в церковь для краткой молитвы. Затем гостеприимный Стефан предложил Сергию пустынную трапезу, и долго они беседовали о спасении души.

Преподобный Сергий гостил у своего друга несколько дней; он обходил с ним пустыню и радовался процветанию его обители. Наконец он сказал Стефану: «Желал бы я, отче, найти себе, при помощи Божией, такое уединенное место, где можно было бы безмолвствовать. Твои ученики хорошо знают здешние пустынные места; итак, прошу твою любовь: дай мне одного из них в провожатые».

Стефан не только с любовью исполнил его просьбу, отпустив с Сергием ученика своего Симона, но и сам проводил святого друга версты на три от обители, где они отдохнули у источника и распростились.

Преподобный Сергий обошел в сопровождении Симона много пустынных дебрей и нашел наконец прекрасное место на реке Киржач, где и поселился для безмолвия.

Нужно ли говорить, в какое уныние была приведена Троицкая обитель нечаянным удалением из нее святого игумена? Лучшие иноки встревожились, но сначала думали еще, что он скоро возвратится. Ожидание их, однако же, не исполнялось… Тогда братия отправилась по двое и по трое искать его по пустынным лесам, по селам и городам; но его нигде не находили…. Некоторые, чувствуя духовное сиротство в разлуке с любимым старцем-игуменом, решались уже покинуть и саму обитель, в которой теперь все казалось так пусто и бесприютно… Но вот один из братии пришел на Махру, к преподобному Стефану, и от него услышал, что Сергий прошел в дальнюю пустынь, дабы там обосноваться. В порыве радости усердный инок хотел было устремиться по следам своего игумена, но потом одумался и поспешил возвратиться в Троицкую обитель, чтобы утешить скорбевших братий радостной вестью. Понятно, как велика была эта радость осиротевших иноков, когда они узнали, где привитает их  любимый наставник и отец. Они не могли долее сносить разлуки и по-одному слали переселяться на Киржач. А Преподобный с любовью принимал их и сам помогал строить им келии, сам своими руками ископал и кладезь. Братия пожелали, чтобы построена была церковь; тогда Преподобный послал двух учеников своих к митрополиту Алексию просить у него благословения на это; благословение скоро было получено и церковь основана… Списатель жития Сергиева сохранил и молитву, которой помолился угодник Божий при основании сей церкви, вот эта молитва:

«Господи Боже Сил, Иже древле Израиля многими уверивый великими чудесы и законодавца Своего Моисея многими и различными известив знаменьми, и Иже Гедеону руном образ победы показавый!  Сам и ныне, Владыко Вседетелю, услыши и мене, раба Твоего, молящегося Тебе! Прими убо молитву мою и благослови место сие, егоже благоизволи создатися во славу Твою, в похвалу же и честь Пречистыя Твоея Матерее, честнаго Ея Благовещения. Да и в том всегда славится имя Твое, Отца и Сына и Святого Духа, аминь!»

При помощи Божией постройка церкви пошла успешно; над строением новой обители трудились добровольно многие иноки и миряне: кто строил келии и церковь, кто доставал материал, нашлись и благотворители из князей и бояр, которые присылали и денежные пожертвования на постройки. Число братии быстро увеличивалось. Преподобный и здесь ввел общежительный устав.

Прошло три-четыре года. Иноки Троицкой обители, не пожелавшие расстаться с первоначальным местом подвигов Преподобного своего игумена, все еще утешали себя надеждой, что их старец скоро возвратится в свою возлюбленную обитель!  Им казалось невозможным, чтобы любвеобильный Сергий навсегда покинул место, в котором так долго трудился и над которым уже видел и Божие благословение. Не раз приходили они в Кижач и упрашивали Преподобного возвратиться под кров Живоначальныя Троицы, но он отклонял их просьбы и оставался в новой обители. Тогда Троицкие старцы в порыве сыновей любви к своему святому игумену и сердечной привязанности к родной обители пошли в престольный град Москву к святому святителю Алексию и, зная, как Сергий свято чтит волю архипастыря, со слезами стали умолять его, чтобы он своей святительской властью возвратил им, осиротевшим детям, чадолюбивого отца.

- Владыко святый, - говорили они митрополиту, - ведает святое твое владычество о разлуке нашей с отцом нашим духовным; живем мы теперь, как овцы без пастыря; священноиноки и простые старцы, и все святое Богом собранное братство, не в силах будучи сносить разлуку эту, один за другим покидают нашу обитель и уходят к нему… Да и сами мы не можем дольше жить без него…. Итак, если соизволишь, Богом данный архипастырь наш, исполнить смиренное моление наше, то повели ему возвратиться в свою прежнюю обитель, чтобы она не пришла в запустение.

Святитель хорошо понимал, как нужен Сергий для обители Троицкой, но видел и то, как тяжело огорчили блаженную душу своевольные, которые возмутились и против воли отца своего, и против воли Вселенского Патриарха. Жаль ему было и учеников, безутешно скорбевших в разлуке с наставником; но не хотел он действовать и на святого друга своего одною только властью архипастырской… Благословив троицких иноков и сказав им слово утешения, митрополит отпустил их в свою обитель и немедленно отправил почетное посольство к Преподобному Сергию, состоявшее из двух архимандритов, Герасима и Павла. Посланные прибыли на Киржач и братски приветствовали Сергия.

- Отец твой, - сказали они, - митрополит Алексий благословляет тебя и очень рад, что имеет добрые вести о твоей жизни в этой далекой пустыне и что имя Божие и тут прославляется чрез тебя. Но он повелел нам сказать тебе: довольно и того, что бы здесь построил церковь и собрал немало братий. Избери теперь из числа своих учеников опытного в духовной жизни и оставь его строителем  новой обители, а сам возвратись опять в монастырь Пресвятыя Троицы, дабы братия, так долго скорбевшие о разлуке с тобою, не разошлись вовсе из той обители. Непокорных и строптивых я выведу вон оттуда, чтобы там не было ни одного твоего недоброжелателя. Только не ослушайся нас, и милость Божия, и наше благословение всегда да будут с тобою!

- Так скажите от меня господину моему митрополиту, - отвечал смиренно Преподобный, - все, что исходит из твоих уст, принимаю с радостью, как исходящее от уст Христовых, и ни в чем тебя не ослушаюсь.

С таким ответом архимандриты возвратились к святителю, который был очень обрадован совершенным послушанием Сергия. Немедленно послал он в новую обитель священников и утварь церковную, и церковь была освящена в честь Благовещения Пресвятыя Богородицы. А Сергий избрал из своих учеников преподобного Романа, которого митрополит рукоположил в священный сан и поставил строителем на Киржаче. Закончив, таким образом, благоустроение новой обители, Преподобный игумен возвратился в свою первоначальную пустынь.

Это возвращение было торжеством добра над злом, праздником взаимной любви учеников и наставника. Как только стало известно в обители, что Преподобный идет в свою родную Лавру, вся братия поспешила к нему навстречу. «Умиленно было видеть, - рассказывает блаженный Епифаний, который, может быть, сам был свидетелем этой встречи, будучи тогда еще послушником, - как, одни со слезами радости, другие со слезами раскаяния, ученики бросались к ногам святого старца: одни целовали его руки, другие – ноги, третьи саму одежду его; иные, как малые дети, забегали вперед, чтобы полюбоваться на своего желанного авву, и крестились от радости; со всех сторон слышались возгласы: «Слава Тебе, Боже, о всех промышляющий! Слава Тебе, Господи, что сподобил Ты нас, осиротевших было, снова увидеть нашего отца, нашего пастыря и учителя! Пришел он наконец к нам, заблудшим! И вот теперь будто другое солнце взошло для нас!»

Что же их отец?

Ликовал и он духовно, любуясь детьми своими, которых он же собрал в этой пустыне; он теперь целовал их, как любящий отец после долгой, скорбной разлуки: он видел теперь на деле их искренно-сыновнюю любовь, сыновнее послушание… Так был вознагражден за скорбь сей великий праведник!... По своему глубокому смирению и кротости он добровольно изгнал самого себя из обители ради умиротворения изгонявших его: он не мог видеть в монастыре мирского своеволия, зато утешен был сыновней любовью и преданностью своих учеников.

А что же сталось с его братом Стефаном, который своим неосторожным словом огорчил смиренного игумена и подал ему повод уйти из обители?

При встрече Преподобного Сергия мы его не видим; может быть, он сам или по распоряжению святителя Алексия на это время удалился из Лавры или в Богоявленский монастырь, или в Симонов, к своему сыну Феодору; но позднее, по кончине Преподобного Сергия, мы видим его опять живущим в обители и поведающим списателю жития Сергиева историю его детства. Ясно, что он раскаялся в своей минутной вспышке и примирился со своим святым братом-игуменом.

Впрочем, нерасположение к общежитию замечалось в некоторых из братий и в последствии, даже спустя лет 10-12; это видно из того, что около 1382 года Вселенский Патриарх Нил, в утешение святому игумену в борьбе с недовольными, прислал свое послание,  в котором называл обычный образ жизни тогдашних русских иноков жизнью мирских людей и делом «дикой, невежественной земли»; напротив, введенное Сергием общежитие называл делом высокой духовной мудрости и предлагал братии наставление о необходимости и достоинстве послушания.

Вскоре после описанных событий, а именно в 1375 году, Преподобный Сергий был тяжко болен, так что опасались за жизнь его. Он пролежал на одре болезни со второй недели Великого поста до «Семенова дня», то есть до 1 сентября. Жизнь праведника так была дорога в глазах современников, что летописец счел нужным занести известие об этом в свою летопись. «Пусть не удивляются тому, - замечает при этом дееписатель, - что праведникам посылаются скорби и болезни: многими скорбьми подобает внити в Царствие Божие: А что грешные люди живут здравы и веселы и не терпят на сем свете никаких скорбей, за то им готовится вечное мучение в будущей жизни. А для страждущих праведников готовится Господом Богом много венцов и неизреченная слава на небесах».

ГЛАВА IV

ДРУГ СВЯТИТЕЛЕЙ

Радуйся, смирением возвышаемый (Акафист, икос 8)

Радуйся, ничесого на Небеси и на земли

разве Христа Иисуса видети желавый (Икос 9)

До сих пор мы говорили о деяниях игумена Радонежского только в тесном кругу иноческой жизни; мы видели в нем пустынника, великого подвижника, великого наставника иноков; теперь скажем о нем как о служителе Церкви Христовой и гражданине земного отечества.

Мудрость, говорит один писатель, соединяясь со смирением, образует тот духовный разум, который святые отцы называют «порождением искушений» или «плодом опыта духовного». Это дивное свойство святых подвижников привлекает к ним сердца как простых людей, так и сильных земли; к ним идут князья и вельможи, идут и мудрые пастыри Церкви, почитая для себя великой милостью Божией беседовать с такими подвижниками и укреплять себя в трудные минуты жизни, под тяжестью великих трудов утешением их слова благодатного. Справедливо Исаак Сирин называет слово опыта духовного – золотом, в поте лица приобретенным, а слабое слово человеческого рассуждения без опыта – медницею: первое, по его прекрасному сравнению, подобится живой воде ключевой, а последнее – воде, на стенах написанной!

Дорого ценили мудрое слово Преподобного Сергия современные ему святители и князья Русской земли. Его имя – «яко священие некое обношашеся» в устах всякого чина людей, от великого князя и бояр до последнего простолюдина, живущего в пределах Московского княжества. В этом отношении пустынник Радонежский был для своего времени тем же, чем были древние пророки, с которыми и сравнивает его блаженный Епифаний. Готовился было сему великому светильнику Церкви и отечества и высший свещник, но «непреложный жребий его», по прекрасному выражению Московского святителя Филарета, «был – из пустыни светить престолам, а не с престола светить Церкви и государству. Вот почему само послушание, столь свято хранимое Сергием во всех других случаях, не могло привести его к тому, чтобы расстаться со сладкою для него пустынею».

В 1354 году святитель Алексий был утвержден во Вселенского Патриарха Каллиста в звании Митрополита Всероссийского. В том же году, как знают читатели, Преподобный Сергий был возведен в сан игумена. С сего времени тесная дружба соединила их союз любви, и эта святая дружба не прекращалась уже до самого гроба. Они вместе делили и радость и горе, вместе служили Церкви и родной земле. Едва митрополит Алексий возвратился в новом сане из Царьграда, как его смирение омрачилось смутами на Востоке. Патриарший собор в Константинополе, уступая требованию западнорусских князей, поставил некоего Романа митрополитом Западной Руси. Роман, не довольствуясь Галицией и Волынью, потребовал доходов от Тверского епископа. Но и в Киеве не приняли Романа, а Тверской епископ, несмотря на желание своего князя, не хотел иметь никаких сношений с Романом. Россия, считая законным митрополитом только Алексия, встревожилась. Чтобы положить конец этим смутам и тревогам, смиренный святитель вынужден был в 1356 году снова отправиться в Царьград. Туда же явился и Роман. Патриарх подтвердил Роману, чтобы он был митрополитом только Литвы и Волыни, а Алексию предоставил считаться Митрополитом Киевским и Великой России. На пути из Царьграда блаженный святитель встретил новое бедствие. На Черном море поднялась страшная буря: волны катались как горы, и корабль каждую минуту готов был исчезнуть в страшной пучине. Все, бывшие с митрополитом, отчаивались в спасении. Святитель молился, молился усердно; он дал обет соорудить храм во имя того святого, которого память будут праздновать в день высадки пловцов на берег. Господь услышал молитву святителя: настала тишина и корабль благополучно пристал к берегу 16 августа. Итак, святитель стал должником Всемилостивому Спасителю. Скопившиеся в его отсутствие дела по управлению Церковью замедлили исполнение сего обета.

Прошло пять лет. Митрополит нередко посещал своего пустынного друга, Преподобного Сергия, и совещался с ним обо всем, что касалось церковных дел. В одно из таких посещений святитель сказал игумену:

- Возлюбленный! Хочу просить у тебя одного благословения, и надеюсь, что твоя любовь не откажет мне в этом

- Мы все готовы служить твоей святыне, - смиренно отвечал Сергий, - ничто тебе не возбранено в моей обители.

- Хочу исполнить мое давнее обещание – построить монастырь в честь нерукотворной иконы Спасителя. – И святитель рассказал о том, что было с ним на Черном море.

- Доброе дело затеял ты, - сказал пустынножитель, - помоги тебе Господь выполнить его! А чего потребуешь от сына твоего – все готово для тебя.

- Уступи же мне своего возлюбленного Андроника в настоятели для этой обители, - сказал тогда митрополит.

- Твоя воля, - отвечал Сергий, и святитель, наделив обитель Пресвятыя Троицы милостынею, тогда же взял с собою в Москву преподобного Андроника. Обитель была основана в 1361 году на берегу Яузы.

В 1365 году святитель Алексий основал обитель  в самом Кремле  в честь чуда Архистратига Михаила, на месте, подаренном ему татарскою царицей Тайдулой. Это был благодарный памятник чуду, совершившемуся над царицей 6 сентября. И для Чудова монастыря, по свидетельству преподобного Иосифа Волоколамского, митрополит Алексий «испросил честных старцев у Сергия», а других взял из иных монастырей. И эти иноки «жили иночески, жизнью духовною, так что многие приходили к ним, старые и юные, и получали пользу».

Мудрые советы смиренного старца и его святая равноангельская жизнь подали святителю мысль приготовлять в лице Сергия достойного себе преемника первосвятительской кафедры. Чувствуя ослабление старческих сил своих, он хотел поступить по примеру своего предшественника митрополита Феогноста, который еще при жизни вместе с великим князем просил Патриарха не назначать себе другого преемника, кроме него, то есть Алексия.

И вот он вызывает себе в Москву Преподобного Сергия из его любимого уединения. Пеший идет старец-игумен к своему другу-митрополиту. «До глубокой старости любил угодник Божий труды, - замечает при этом летописец, - и никогда не ездил на конях, а всегда ходил пешком».

С любовью встречает святитель пустынного гостя. Среди беседы он вдруг приказывает принести золотой «парамандный» крест, украшенный драгоценными каменьями, и подарить его Сергию.

Смутился смиренный любитель нищеты. Ему и на мысль не приходили такие почести.

- Прости мне, владыко святый, - говорил он с глубоким поклоном святителю, - от юности я не был золотоносцем, а в старости тем паче желаю в нищете пребывать.

- Знаю, - отвечает ему старец-митрополит, - что таково всегда было твое житие; но теперь покажи послушание и прими от нас сей дар как благословение».

Сказав это, он своими руками возложил на Сергия золотой крест, «как бы в знак обручения святительского сана», и говорит ему:

- Ведаешь ли, Преподобный, для чего я теперь призвал тебя и что хочу сделать с тобою?

- Почему могу знать это, господин мой? – скромно отвечал смиренный Сергий.

- Держал я, - говорит святитель, - Богом врученную мне митрополию, сколько ему, Господу, было это угодно; теперь вижу, что близок мне конец, не знаю только для моего скончания. Я желал бы, пока сам жив, найти человека, который мог бы после меня пасти стадо Христово.

Тут митрополит упомянул, что на его место, вероятно, будет назначен Киприан, но что он совсем не знает этого человека и потому не может спокойно положиться на него.

- В тебе вижу я мужа, достойного править слово истины, - продолжал он.  – Знаю достоверно, что все от Великодержавного до последнего человека тебя пожелают иметь своим пастырем. Теперь, заблаговременно, ты почтен будешь саном епископа, а после исхода моего и престол мой восприиимешь.

Глубоко смутило смиренномудрую душу Сергия столь неожиданное предложение старца-святителя; с великим уничижением, даже со скорбью он стал отрекаться от предлагаемой ему чести: сан святительский казался ему бременем не по силам.

- Прости мне, владыко святый, - говорил он,  - ты хочешь возложить на меня бремя свыше меры моей, ибо кто я, грешный и худейший паче всех человек? Нет! Ты не найдешь во мне, чего ищешь!

Долго святитель уговаривал Сергия принять великий сан; он приводил ему примеры из житий святых и убеждал словами Священного Писания, но все было напрасно: смиренный пустыннолюбивый Сергий никак не мог примириться с мыслью о принятии на себя архиерейского сана и наконец решительно сказал своему другу-святителю:

- Владыко святый! Если не хочешь ты отгонять моей нищеты от твоей святыни, то не говори больше об этом моей худости, не дозволяй и другим побуждать меня к тому: поверь, что невозможно  найти во мне того, чего желаешь ты…

Тогда прозорливый святитель увидел, что если он еще будет настаивать на своем желании, то заставит Сергия удалиться в какую-нибудь безвестную пустыню и, опасаясь, чтобы совсем не скрылся светильник, тихим светом озарявший и благодатною теплотой согревавший его паству, переменил разговор. Утешив старца словом отеческой любви, он отпустил его с миром в обитель.

Исполненный глубокого смирения отказ Преподобного Сергия от святительской кафедры всегда останавливал на себе благоговейную мысль писавших о его житии. Соберем здесь уроки духовной мудрости, извлеченные пастырями Церкви из сего поступка Сергиева.

«Кто может изъяснить сию священную распрю? – рассуждает Московский святитель Филарет. – Духовный, по слову апостола, востязует убо вся, а сам той ни от единаго востязуется. (1 Кор 2: 15). Мы только знаем от того же апостола, что комуждо дается явление Духа на пользу  (см. там же 12:7): и один дар нельзя переменить на другой по произволу».

«В этой духовной борьбе, - говорит другой святитель Московский митрополит Платон, - один старался одержать победу над другим, а сей другой старался одержать победу над самим собою – и оба остались победителями! Один дал верх и торжество своему смиренномудрию, другой, уступая изволению Духа Божия, управляющего сердцами праведников, как бы возложил венец славы на смиренного подвижника! Редкая вещь! Чего другие, подстрекаемые честолюбием, всеми мерами ищут, того всемерно отрицается и избегает праведник! Но не позволим себе думать, будто Сергий в сем случае воспротивился званию Божию. Нет, он исполнен был Святого Духа, Который управлял его душою и располагал ее к тому, чего требовала его добродетель и польза других».

Третий архипастырь, Херсонский архиепископ Никонор, рассказав сию историю в поучение своим слушателям, с горечью восклицает: «А мы кто?... Златоносцы, недостойные быть келейниками у Преподобного, и носим сии златотканые одежды, и тяготу, и высший долг архиерейства!.. И больно нам за наше недостоинство, когда читаем все это в житии Преподобного Сергия!.. Что же делать? Бежать ли всем в пустыню?!» - вопрошает проповедник-святитель. И, указав на многих святых Божиих, свято поживших и Богу угодивших в высоком сане и звании, среди богатства и блестящей обстановки, указав на того же святителя Алексия, который «вот тоже носил золотой крест, камнями дорогими украшенный», заключает, что не во внешности дело, а в смирении, что лучше всего в сем случае следовать заповеди апостола Христова Павла: каждый поступай так, как Бог ему определил, и каждый, как Господь призвал (1 Кор. 7: 17). Так святой апостол не только заповедует, но и повелевает по всем церквам».

«Великий отец наш Сергий, - говорит святитель Филарет, - как бы в некоторое вознаграждение Православной Церкви за то, что не отдал ей в епископство самого себя, в обилии возращает под сенью своею сынов послушания и разума духовного, которых потом избрание церковное призывает к епископству».

Чтобы понять, почему митрополит Алексий так настойчиво желал иметь Преподобного Сергия своим преемником, должно знать, что великий князь Дмитрий Иванович был увлечен пристрастием к своему любимцу, духовнику и хранителю его великокняжеской печати, Новоспасскому архимандриту Михаилу, и желал его видеть на Московской кафедре. Этот Михаил, или как его прозвали – Митяй, был человек видной наружности, с громкой и чистой речью, хорошо толковал силу княжескую, знал все старинные повести, книги и притчи и обо всем рассуждал красноречиво. Но, щедро наделенный дарами Божиими, он плохо помнил, что все это – не его, был горд, самонадеян и заносчив. Великий князь не раз просил митрополита Алексия – и сам, и через Серпуховского князя Владимира Андреевича, и через ближних бояр святителя, - чтобы он благословил Митяя после себя на митрополию. Но святитель хорошо знал дурные свойства Новоспасского архимандрита и говорил князю: «Митяй еще недавний монах, надобно ему запастись духовным опытом и потрудиться в монашестве. Если даст Бог и Святейший Патриарх с собором благословит, то пусть будет, а я не могу благословить его». Если бы не это пристрастие великого князя к своему духовнику, то и святителю Алексию не было бы особенной нужды так заботиться о преемнике, потому что еще в 1376 году был посвящен по просьбе литовских князей в сан митрополита Киприан, с тем чтобы по смерти Алексия он стал Всероссийским Митрополитом. А перед волею Патриарха благоговели и Алексий, и Сергий. Богомудрый Сергий видел, что принять  предлагаемый сан в таких обстоятельствах значило увеличить церковные смуты или взять на себя тяжкое дело умиротворения этих смут: глубокое смирение старца не приняло на себя и этого подвига. Все, что мог он взять на себя для блага Церкви, он сделал: он убеждал великого князя принять Киприана, выставляя на вид вредные последствия разделения митрополии Русской. Но великий князь был недоволен Киприаном за то, что он еще при жизни святителя Алексия, в 1376 году, позволил себе приехать в Москву в звании Митрополита Всероссийского, но, понятно, не был здесь принят и должен был удалиться в Киев, где и жил.

12 февраля 1378 года не стало святителя Алексия… С его кончиной начинаются скорбные времена для Русской Церкви, до того скорбные и смутные, что некоторые повествователи, излагая историю этого времени и обращая внимание только на внешний ход событий, без надлежащей оценки нравственного состояния тогдашних деятелей, обвиняют в корыстолюбии, честолюбии и других человеческих немощах даже таких лиц, которые за свою святую жизнь Самим Богом прославлены и Церковью чтутся в лике святых Божиих… И тем выше, чище и светлее выступает в этот смутный период церковной жизни святая личность смиренного игумена Радонежского, тем важнее служение, его личное участие в тогдашних событиях, что он дает беспристрастному историку верное руководство для надлежащей нравственной оценки лиц и событий, дает возможность избрать верную точку зрения на того или другого деятеля и сказать слово правды сколь беспристрастное, столь же и безобидное…

По смерти святителя Алексия и сам великий князь, и многие из знатных людей снова предлагали Преподобному опять указать на Киприана как законного архипастыря; а когда великий князь не согласился на это, то он указал на Суздальского епископа Дионисия, как человека, наиболее достойного сего сана. Но великий князь  опять обратился мыслью к своему любимцу – Новоспасскому архимандриту, и Митяй был избран в митрополиты. Этот гордый человек не хотел даже соблюсти должного приличия в своем положении. Еще не посвященный в сан святителя, он облачился в митрополичью мантию, носил белый клобук и золотой крест с украшенным бисером парамандом, садился на святительскую кафедру и позволял себе подвергать наказаниям не только архимандритов, но и епископов. Он внушил было великому князю противную правилам  того времени мысль – посвятить его в сан митрополита в Москве, без участия Вселенского Патриарха. Великий князь пригласил было уже и епископов для сего посвящения. Но Суздальский епископ Дионисий восстал: «Кто это учит тебя, Государь, переменять церковный закон по своему усмотрению? Не следует быть тому, чего желают от тебя и от нас». Так говорил правдолюбивый Дионисий великому князю, и тот отказался от своего желания. Это раздражило честолюбивого Митяя; он потребовал от Дионисия объяснения, почему тот не является к нему на поклон. «Потому,  - отвечал Дионисий, - что я – епископ, а ты только священник: не тебе судить меня». «Да я тебя и попом не поставлю! –гневно закричал Митяй. – Я своими руками спорю твои скрижали!»

Зная добрые отношения Дионисия с Преподобным Сергием и подозревая, что они оба против него в заговоре, Митяй пожаловался на Дионисия великому князю, будто он хочет ехать в Царьград, чтобы там получить себе сан митрополита, и князь посадил Дионисия под стражу. Но Преподобный Сергий взял своего друга на поруки, и Дионисий был освобожден. Через неделю он действительно уехал сначала к себе в Суздаль, потом – в Нижний, а оттуда поехал в Царьград, куда позвал его Вселенский Патриарх по церковным делам. Это страшно раздражило честолюбца Митяя против Преподобного Сергия: ему всегда казалось, что Преподобный Сергий действует против него заодно с Дионисием и что именно по совету Сергия покойный митрополит не захотел иметь его, Митяя, своим преемником. «Вот, вернусь из Царьграда, - хвастался он, - тогда до основания разорю монастырь Сергиев». Эта похвальба дошла до смиренного сподвижника. «Молю Бога, - сказал на это старец, - чтобы он не попустил Митяю разорить место сие и изгнать нас без вины. Митяй побежден гордостью; он грозит обители нашей, но сам не получит желаемого и даже не увидит Царьграда».

Между тем в Москву ехал из Киева митрополит Киприан. Когда Преподобный Сергий имел случай лично познакомиться с этим святителем, нельзя сказать с точностью. До нас дошли три письма митрополита Киприана, писанные к «преподобным игуменом Сергию и Феодору» - Симоновскому, и из первого письма можно заключить, что до 1379 года они не были лично знакомы. Письмо это писано с дороги, из Любутска (село в Калужской губернии), когда Киприан, узнав о кончине святителя Алексия, ехал в Москву.

В ответ на его отеческое послание преподобные отправили было послов навстречу первосвятителю, но великий князь Дмитрий велел этих посланцев воротить назад. Из письма видно, что Киприан знал о происках Митяя, но, по-видимому, вовсе не ожидал такой встречи, какая ему готовилась в Москве. Он был расположен дружелюбно к великому князю и вез с собою несколько священных вещей, чтобы подарить их князю, но с ним поступили, именно «как с Иосифом»: он был схвачен каким-то боярином Никифором, который ограбил митрополита, осыпал похабными ругательствами и насмешками и полуобнаженного, голодного запер под стражу в сырую клеть. На другой день его с бесчестием выпроводили из столицы. Оскорбленный до глубины души святитель 23 июня остановился где-то неподалеку от Москвы и написал второе послание «честному старцу игумену Сергию и игумену Феодору». Тот он излил всю свою скорбь на эти несправедливости, сильно восставал против незаконных притязаний Митяя и предал отлучению всех, принимавших участие в нанесении ему, законному митрополиту, такого бесчестия и поругания, какого, по его выражению,  «не сотворилося есть ни над единым святителем, како Русская земля стала». «Аз, - пишет он, - Божиим изволением и избранием великого и святого собора, и благословением и ставлением Вселенского  Патриарха, поставлен есмь Митрополит на всю Русскую землю, а вся вселенная ведает (о том). И нынече поехал есмь был со всем чистосердечием и с доброхотением к князю великому»… Рассказав далее о том, что потерпел он от Никифора, который обобрал донага не только его, но и всех бывших с ним и выпроводил из города на тощих клячах, «в обротех лычных», без обуви и даже без сорочек, святитель с горьким упреком жалуется: «Аще миряне блюдутся (боятся) князя, занеже у них жены и дети, стяжания и богатства, и того не хотят погубити: вы же, иже мира отреклися есте, и живете единому Богу, како, толику злобу видев, умолчали есте? Растерзали бы есте одежи своя, глаголали бы есте пред цари не стыдяся; аще быша вас послушали, добро бы; аще быша вас убили, и вы святи…» Тут Киприан приводит церковные правила, угрожающие анафемой «купующим и продающим мздою или силою княжескою святительство», а «у вас, - говорит, - стоит на митрополице месте чернец в мантии святительской и в клобуце, и посох в руках. И где таковое бесчиние и злое дело слышалося? Аще брат мой (свт. Алексий) приставился, аз есть святитель на его месте; моя есть митрополия!» Он свидетельствуется Богом, что его совесть чиста в отношении к великому князю, что он всегда отдавал ему должную честь, всегда за него молился, что и в Литве он делал все что мог, для пользы великого князя и Русской митрополии. А польза Церкви требует не разделения, а единства митрополии. Указав на то, что никакой князь не имеет права судить епископа, даже виновного, без собора и Патриарха, святитель восклицает: «Слыши небо и земля и вси христиане, что сотвориша надо мною христиане! И аз колика сила (сколько мог) хотел есть, чтобы злоба утешилася. То Бог ведает, что любил есмь от чистаго сердца князя великого Димитрия, и добра ми было хотети ему и до своего живота… Вы же, честнии старци и игумени, отпишите ми наборзе (поскорее), да угонит мене ваша грамота наборозе, что мудрствуете (как вы думаете)…»

Не приводим полностью очень обширного послания, но и сделанных нами выдержек довольна, чтобы видеть, что скорбящий святитель не имел людей, более Сергия и Феодора близких по духу, пред которыми он мог бы раскрыть свое горе и облегчить душу излиянием скорбных чувств. И он не ошибся. Из его третьего послания видно, что преподобные не оставили без ответа его скорбной исповеди. «Елико смирение повиновение и любовь вместе к святей Божией Церкви и к нашему смирению, все познал есмь от слов ваших», - пишет святитель 18 октября уже из Киева. «А како повинуетеся нашему смирению, тако крепитеся». Теперь Киприан уже спокойнее смотрел в будущее, зная свою правоту.

Между тем Митяй с большою свитою и дарами отправился в Царьград для посвящения в сан митрополита. Но над гордым честолюбцем сбылось пророчество смиренного игумена Сергия: во время плавания он вдруг заболел и в виду самого Константинополя скоропостижно умер. «Рассказывали, - говорил летописец, - что корабль, на котором он плыл во время его болезни, вдруг встал на одном месте, без всякой причины; и тогда как другие суда шли взад и вперед беспрепятственно, он, как бы удерживаемый невидимой рукой, не трогался с места, несмотря на попутный ветер и все усилия пловцов. Когда же Митяй умер и был свезен на особом судне в Галату, где и похоронен, то корабль немедленно тронулся с места и пошел своим путем».

Преподобный Дионисий, епископ Суздальский, в это время находился в Царьграде. При расположении к нему Патриарха, который почтил его саном архиепископа, Дионисий мог бы после несчастной смерти Митяя испросить себе сан митрополита. Но он не искал земной чести, а только славы Божией. Нашелся другой искатель высокого сана: это был архимандрит Пимен, один из спутников Митяя. И без согласия княжеского, обманом и подкупом он добился того, что был поставлен в сан митрополита. Когда великий князь узнал об этом, то распорядился взять Пимена еще на пути в Москву и послать в заточение, а своему новому духовнику, преподобному Феодору Симоновскому, приказал ехать в Киев, чтобы звать в Москву митрополита Киприана. В мае 1381 года Киприан с честью был встречен в Москве. Но в августе 1382 года, во время нашествия Тохтамыша, он имел неосторожность удалиться из Москвы в Тверь, где в то время княжил давний враг великого князя Московского Михаил Александрович. Московский князь оскорбился и после того не захотел принять к себе Киприана, который вынужден был снова удалиться в Киев. Туда сопровождал его ученик Преподобного Сергия и преподобный Афанасий Серпуховской. Сохранилось от этого времени еще письмо Киприана, по всей вероятности, писанное так же, как и вышеупомянутые три, к Преподобному Сергию, но уже одному, без Феодора. «Буди ти ведомо, сыну, - писал митрополит, - еду к Царю-городу конми, на Волошскую землю. Мне не хотелося от своих детей нигде не бывати (расставаться), да что взятии! Кто мене в труд путный вложил в сие время, Господь Бог паки да подаст ему (великому князю) познати истину. А мне борзо (скоро  надо) бытии у вас из Царягорода, а лживого человека и льстивого (Пимена) Бог объявит. Ты же прилежи своей пастве, ведый, яко о них слово воздаси Богови; аще ли кто не послушает, о том больше прилежи и учи, веси бо слово Господне, глаголющее: изводяй честное он недостойного яко уста Моя будет. Маловременна бо есть жизнь наша, и блажен человек ходяй в заповедех Господних. Отпиши же ми (ко мне), дати ми сведомо, како еси (как ты живешь)? А Господь Бог да соблюдает вас неврежены».

Так писал святитель Киприан смиренному пустыннику; так он поверял ему свои скорби и заботы; так и самого его укреплял в подвигах добродетели. Как жаль, что до нас не дошли ответные послания святого игумена: можно судить, как они были дороги и утешительны для скорбящего, гонимого архипастыря!

На место Киприана в Москву был вызван из заточения Пимен. Но и он был не по сердцу великому князю, который послал теперь преподобного Дионисия архиепископа Суздальского в сопровождении Феодора, племянника Сергиева, в Царьград для поставления в сан митрополита. Дионисий действительно был поставлен и уже ехал в Москву, но на пути был задержан князем Владимиром Ольгердовичем, и Федор возвратился в Москву один. Заключенный в Киево-Печерской Лавре, Дионисий скорее успел достигнуть почести небесного звания, нежели воспользоваться почестями нового сана церковного: в 1384 году он там скончался.

Только в конце 1389 года, уже по смерти великого князя Дмитрия Ивановича, митрополит Пимен был низложен, а Киприан Патриархом Антонием и соборным деянием в Константинополе был окончательно утвержден Митрополитом Киевским и всея России и в феврале следующего 1390 года прибыл в Москву. Но недолго ему пришлось «утешаться духовным утешением» в собеседовании с великим старцем Родонежским: в сентябре 1391 года сего богоносного старца не стало!

ГЛАВА XV

ПЕЧАЛЬНИК РУССКОЙ ЗЕМЛИ

Радуйся, великославный Российский наш

заступниче, отче Сергие! (Акафист, икос 12)

Радуйся, похвало отечеству твоему (Икос Минеи)

«Мир видит в пустынниках людей бесполезных для гражданских обществ, полагая, что он-то со своею волею, он-то со своим умом, он-то со своими шумным уставами и есть единственный благотворитель обществ. Но мир не понимает значения нравственных сил для общества, не знает ни силы молитвы, ни обширности зрения духовного». Так говорит святитель Филарет Черниговский. «В благочестивых пустынножителях, отрекшихся от мира, - говорит Московский святитель Филарет, - мир не думает видеть деятельных сынов отечества и мужей государственных», он даже презирает, ненавидит их. «Но справедлив ли мир, когда он ненавидит людей, которые, оставляя его на всю жизнь, в то же время на всю жизнь обрекают себя желать ему истинного добра в непрестанных молитвах, - и не только желать, но и самим делом доставлять то, чего желают? Святее подвижники подвигами благочестия и чистыми молитвами отводят от него громы раздраженного неба и низводят на него могущественные и действенные  благословения, а мир отвергает сих благодетелей! Если бы мир судил о них хотя бы только по одним временным выгодам, и тогда он отвергал бы в них свою собственную пользу, ибо если он считает их ни к чему не полезными, то ясно, что он не знает собственных выгод».

Эти рассуждения двух соименных святителей наших прекрасно подходят к житию Преподобного Сергия: его жизнь еще раз засвидетельствовала возвещенную апостолом истину, что благочестие на все полезно есть, обетование имеюще живота нынешняго и грядущаго (1 Тим 4:8). «Отказался Преподобный от высокой чести быть Ангелом Церкви Российской, - говорит один благочестивый писатель, - но мог ли он, смиренный Сергий, отказать благоговейно им чтимому и горячо его любившему архипастырю, митрополиту Алексию, духовно отказать в послушании, проведши в оном всю иноческую жизнь свою? Ведь он же говорил некогда, что всякое слово из уст сего святителя он приемлет яко из уст Христовых: как же согласить с сими словами его отречение от сана архиерейского? Нет, Сергий и тут остался послушен своему духовному другу и отцу; только на небесах довершил он сей подвиг послушания, приняв горй предложенное ему долу, и с тех пор не переставал радеть о пастве, дивно являя свое святительство… Время общественных бедствий есть его время: когда все уже кажется гибнущим, тогда воздвигается Сергий!». Мысль глубокая и достойная приятия. Но и при жизни своей разве Сергий не действовал для родной земли и для Церкви Божией так, как в Древней Руси имели дерзновение и силу действовать только святители? Никто, как Сергий, не принимал столь живого участия в делах России непрестанными знамениями своего покровительства после своей смерти; но никто, как он же, и при жизни, и сам лично, и чрез своих учеников, никто так не содействовал духовному возрождению и обновлению всей Русской земли, а чрез то и освобождению ее от подчинения и рабства ее диким азиатским ордам. И теперь, вспоминая над его ракою все наше славное минувшее, невольно восклицаешь с приснопамятным великим святителем Филаретом: «Братие! Ведь это все здесь!»

Да, великий избранник Божий Сергий дарован Богом земле Русской именно в такое тяжкое время, когда татары заполонили почти все пределы ее, когда междоусобия князей доходили до кровавых побоищ, когда эти усобицы, бесправие, татарские насилия и грубость тогдашних нравов грозили русскому народу совершенной гибелью. С лишком полтораста лет томилась многострадальная Русь под тяжелым игом татарским. И вот наконец призрел Господь Бог на мольбы Руси Православной – приближался час освобождения, в котором Сергий явился истинным печальником родной земли. «Примером своей святой жизни, высотой своего духа он поднял упавший дух родного народа, пробудил в нем доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в помощь Божию… Своей жизнью, самой возможностью такой жизни Преподобный Сергий дал почувствовать заскорбевшему народу, что в нем еще не все доброе погасло и замерло, помог ему заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел сам он». И вот, мы видим, что «народ, сто лет привыкший дрожать при одном имени татарина, собрался наконец с духом, встал на поработителей и не только нашел в себе мужество встать, но и пошел искать татарских полчищ в открытой степи и там повалился на врагов несокрушимой стеной, похоронив их под своими многотысячными костями. Как могло это случиться? Откуда взялись, как воспитались люди, отважившиеся на такое дело, о котором боялись  и подумать их деды?.. Мы знаем одно, что Преподобный Сергий благословил на этот подвиг главного вождя русского ополчения и этот молодой вождь был человек поколения, возмужавшего на глазах преподобного Сергия», под его благодатным воспитанием… Вот как повествует об этом история.

Один из гордых ханов татарских Мамай поднялся на Русь со своими полчищами. Напрасно великий князь Дмитрий Иванович пытался умилостивить его дарами и покорностью: Мамай и слышать не хотел о пощаде. Как ни тяжело было великому князю после недавних войн с литовцами и другими беспокойными соседями снова готовиться к войне, а делать было нечего: татарские полчища надвигались, подобно грозовой туче, к пределам тогдашней России.

Готовясь выступить в поход, великий князь Дмитрий Иванович счел первым долгом посетить обитель Живоначальныя Троицы, чтобы там поклониться единому Богу, в Троице славимому, и принять напутственное благословение от Преподобного игумена Сергия. Он пригласил с собою брата Владимира Андреевича, всех бывших тогда в Москве православных князей и воевод русских, с отборной дружиной воинской и после Успеньева дня выехал из Москвы. На другой день они прибыли в Троицкую обитель. Воздав здесь свое смиренное поклонение Господу Сил, великий князь сказал святому игумену: «Ты уже знаешь, отче, какое великое горе сокрушает меня, да и не меня одного, а всех православных: ордынский князь Мамай двинул всю орду безбожных татар, и вот они идут на мою отчину, на Русскую землю, разорять святые церкви и губить христианский народ… Помолись же, отче, чтобы Бог избавил нас от этой беды!»

Святой старец успокоил великого князя надеждою на Бога, и так как тот спешил в обратный путь, то просил его отслушать Божественную литургию, а по окончании оной пригласил его вместе с другими князьями и воеводами вкусить хлеба-соли монастырской. Великий князь отказывался: гонцы один за другим приносили ему известия о приближении Мамая к пределам русским.

Но любвеобильный старец умолял Дмитрия Ивановича вкусить хлеба у него в трапезе: «Обед сей, - говорил он, - тебе, великий княже, будет на пользу».

Дорогой гость согласился, и обрадованный старец в духе предвидения сказал ему: «Господь Бог тебе помощник; еще не приспело время тебе самому носить венец этой победы с вечным сном; но многим, без числа многим, сотрудникам твоим плетутся венцы мученические с вечной памятью».

Между тем Преподобный распорядился приготовить освященную воду и по окончании трапезы окропил ею великого князя и всех бывших с ним князей, воевод и христолюбивых воинов. Беседуя с великим князем, святой старец советовал ему почтить дарами и честью злочестивого Мамая. «Тебе, господине княже, - говорил он, - следует заботиться и крепко  стоять за своих подданных, и душу свою за них положить, и кровь свою пролить, по образу Самого Христа, Который Кровь Свою за нас пролил. Но прежде, господине, пойди к ним с правдой и покорностью, как следует твоему положению покоряться ордынскому царю. Ведь и Василий Великий утолил дарами нечестивого царя Иулиана, и Господь призрел на смирение Василия и низложил нечестивого Иулиана. И Писание учит нас, что если такие враги хотят от нас чести и славы, дадим им; если хотят злата и серебра, дадим и это; но за имя Христово, за веру Православную нам подобает душу свою положить и кровь свою пролить. И ты, господине, отдай им честь и злато, и сребро, и Бог не попустит им одолеть нас: Он вознесет тебя, видя твое смирение, и низложит их непреклонную гордыню».

- Все это я уже сделал, - отвечал ему великий князь, - но враг мой возносится еще более.

- Если так, - сказал угодник Божий, - то его ожидает конечная гибель, а тебя, великий княже, помощь, милость и слава от Господа. Уповаем на Господа и на Пречистую Богородицу, что они не оставят тебя.

И, осеняя преклонившегося пред ним великого князя святым крестом, Богоносный Сергий воодушевленно произнес: «Иди, господине, небоязненно! Господь поможет тебе на безбожных врагов!» А затем, понизив голос, сказал тихо одному великому князю: «Победиши враги твоя».

С сердечным умилением внимал великий князь пророческому слову святого игумена: он прослезился от душевного волнения и стал просить себе у Преподобного особого дара в благословение своему воинству и как бы в залог обещанной ему милости Божией.

В то время в обители Живоначальныя Троицы в числе братии, подвизавшейся под руководством Сергия против врагов невидимых, были два инока-боярина: Александр Пересвет, бывший боярин брянский, и Андрей Ослябя, бывший дворянин любецкий. Их мужество, храбрость и искусство воинское были еще у всех в свежей памяти: до принятия монашества оба они славились как доблестные воины, храбрые богатыри и люди, очень опытные в военном деле. Вот этих-то иноков-богатырей и просил себе в свои полки великий князь у Преподобного Сергия: он надеялся, что эти люди, посвятившие себя всецело Богу, своим мужеством могут послужить примером для его воинства. И Преподобный на задумался исполнить просьбу великого князя, на вере основанную: он тотчас же повелел Пересвету и Ослябе готовиться на дело ратное. С радостью приняли доблестные иноки повеление своего любимого старца-игумена, и он приказал им взамен лат и шлемов возложить на себя схимы, украшенные изображением креста Христова: «Вот вам, дети мои, оружие нетленное, - говорил при сем Преподобный, - да будет оно вам вместо шлемов и щитов бранных!» Поручая их великому князю, святой старец сказал ему: «Вот тебе, возлюбленный княже, мои оруженосцы и послушники, а твои избранники!» А им сказал: «Мир вам, возлюбленные мои о Христе братия! Мужайтесь, яко доблии воины Христовы! Приспело время вашей купли!»

Благословив крестом и окропив еще раз священною водою великого князя, своих иноков и всю дружину княжескую, Преподобный Сергий сказал великому князю: «Господь Бог да будет твой помощник и заступник: Он победит и низложит супостатов твоих и прославит тебя!»

Тронутый до глубины души пророческими речами старца, великий князь отвечал ему: «Если Господь и Пресвятая Матерь Его пошлет мне помощь противу врага, то я построю монастырь во имя Пресвятой Богородицы».

Преподобный Сергий проводил гостей своих до святых ворот обители и, преподав в лице их мир и благословение всему православному воинству, отпустил их с молитвенными благожеланиями.

По возвращении в Москву великий князь рассказал митрополиту Киприану о своем путешествии в Троицкую обитель, а беседе с великим старцем и о его предсказании. С сердечным участием выслушал святитель его рассказ и посоветовал ему хранить эту тайну в глубоком молчании, особенно же слова святого старца: «Победиши супостаты твоя», - до тех пор, пока событие оправдает прозорливость угодника Божия и Бог благословит дело счастливым успехом.

Между тем быстро пронеслась по лицу Русской земли молва о том, что великий князь ходил к Троице и получил благословение и ободрение на брань с Мамаем от великого старца, Радонежского пустынника; светлый луч надежды блеснул в сердцах русских людей, а те, которые готовы были стать противу великого князя Московского заодно с Мамаем, поколебались… Таков был старый Рязанский князь Олег: он уже готовился соединиться с Мамаем, чтобы поживиться за счет Московского князя, со стороны коего не ожидал большого сопротивления такому сильному врагу, как вдруг получил известие, что московские силы уже переправились через Оку. Это известие его так опечалило, что он стал упрекать своих бояр: «Почему вы не предупредили меня об этом? Как мы теперь будем сноситься с нашим другом-союзником, Литовским князем Ягайлом Ольгердовичем? Все пути теперь заняты». Бояре на это сказали ему: «Мы боялись тебе говорить об этом, хотя давно об этом слышали. Говорят, что в отчине Московского князя есть один инок-подвижник, зовут его Сергием; он имеет от Бога дар пророчества; говорят, что этот инок благословил Московского князя идти против Мамая». Когда Олег услышал об этом, то очень встревожился: «Что же вы раньше ничего не сказали мне об этом? Тогда я пошел бы к Мамаю навстречу и стал бы умолять его не ходить на сей раз на Москву, и не было бы беды никому тогда». Так высоко ставили благословение Преподобного Сергия даже сами враги Московского князя. Благословение такого святого старца даже в их глазах считалось уже достаточным ручательством победы великого князя Московского. И Олег отложил всякую мысль идти на помощь татарам против московских полков.

Скоро под личным начальством великого князя Дмитрия Ивановича и его брата-сподвижника князя Серпуховского Владимира Андреевича русские войска достигли Куликова поля. 8 сентября 1380 года с раннего утра они встали в боевой порядок между реками Дон и Непрядва, готовые встретить безбожного врага. В это самое время является перед великим князем инок Нектарий, посланный с другими братиями ему и всему христолюбивому его воинству. Святой старец провидел духом нужду еще раз укрепить мужество великого князя перед битвой и прислал ему в благословение Богородичную просфору и собственноручную грамотку, конец которой сохранила для потомства одна из наших летописей. Грамотка эта, увещевая великого князя сражаться мужественно за дело Божие и пребывать в несомненном уповании, что Бог увенчает их дело счастливым успехом, оканчивалась следующим изречением: «Чтобы ты, господине, таки пошел, а поможет ти Бог и Троица».

Великий князь прочитал грамотку, вкусил от святой просфоры и, воздев руки, громко произнес молитву из чина Панагии: «Велико имя Пресвятыя Троицы! Пресвятая Госпоже Богородице, спаси нас! Тоя молитвами, Христе Боже, и за молитвы святых Чудотворцев Петра и Алексия, и Преподобного игумена Сергия, помогай нам на сопротивные силы и спаси нас!»

Быстро разнеслась по полкам весть о посланцах Сергиевых; в лице их великий печальник Русской земли как бы сам посетил и благословил русское воинство, и это посещение в такую важную и решительную для всех минуту было сколь неожидан, столь же и благовременно. Теперь и слабые духом воодушевились мужеством, и каждый воин, ободренный надеждою на молитвы великого старца, бесстрашно шел на битву, готовый положить душу свою за святую веру Православную, за своего князя любимого, за дорогое свое отечество.

Наступил грозный час этой битвы, которая должна была решить участь тогдашней России. Солнце переходит в шестую степень дня (12-й час – полдень); лишь небольшое пространство отделяет русские передовые полки, при которых находился сам великий князь, от несметных полчищ татарских; уже начались небольшие сшибки под начальством какого-то Тулина… В самый полдень оба войска сошлись лицом к лицу при устье реки Непрядвы… Вдруг с татарской стороны выехал вперед богатырь огромного роста, крепкого сложения, страшной наружности; звали его Челибей Тамир Мурза, а родом он был печенег. Тщеславный своей силой, подобно древнему Голиафу, грозно потрясал он копьем и вызывал на единоборство кого-либо из русских витязей… Страшно было смотреть на этого великана, и русские думали про себя: «Ах, если бы нашелся кто-нибудь из наших, который бы поразил его!» И хотя было немало среди наших храбрых воинов, но никто не решался сам, добровольно вызваться на такой подвиг.

Прошло несколько минут томительного ожидания, и вот из полка Владимира Всеволодовича выступает одни из Сергиевых иноков – его усердный послушник схимонах Александр Пересвет… Пламенея ревностью по вере Христовой и любовью к дорогой родине, он не стерпел поношения от дерзкого татарина всему воинству православному – выехал вперед и, обратившись к великому князю и другим князьям, сказал: «Не смущайтесь этим нисколько: велик Бог наш и велика крепость Его! Гордый татарин не мнит найти среди нас равного себе витязя; но я желаю с ним переведаться, я выхожу против него во имя Господа Сил! Готов воспринять венец Царства Небесного!»

Вместо брони и шлема Александр облачен был, по завету своего старца игумена Сергия, в схиму ангельского образа; на этой одежде – на челе, на груди и сзади было нашито знамение воина Христова – Господень Крест. Доблестный инок-воин, выходя на единоборство, окропил себя святою водой, заочно простился с отцом своим духовным Сергием, простился со своим собратом Андреем Ослябей, с великим князем, со всеми вождями и воинством православным и громко воскликнул:

- Отцы и братия! Простите меня грешного!

- Бог тебя простит, благословит и молитвами Сергия да поможет тебе! – было ему общим ответом.

Все были тронуты до слез самоотвержением инока; все молили Бога, да поможет ему, как древле Давиду на Голиафа. А он, в одном схимническом одеянии, без лат и шлема,  вооруженный тяжеловесным копьем, подобно молнии устремился на своем быстром коне против страшного татарина… Раздались громкие восклицания с той и другой стороны; оба противника сближаются, ударяют друг друга тяжелыми копьями – столь крепко, столь громко и сильно, что, казалось, потряслось самое место их битвы, и – оба богатыря пали мертвыми на землю!

Тогда-то закипела битва кровавая, заблестели мечи острые, как молнии, - затрещали копья, полилась, как повествует святитель Димитрий Ростовский, «кровь богатырская под седлами, покатились шлемы золоченые под ноги конские, а за шлемами и головы богатырские».

Не выдержал и великий князь: он сошел с коня великокняжеского, отдал его своему любимому боярину (Михаилу Бренку), повелел ему вместо себя быть под знаменем, а сам достал бывший у него на персях под одеждою крест с частицами Животворящего Древа, поцеловал его и ринулся в битву с татарами наравне с простыми воинами…

И много доблестных русских воинов полегло костьми на поле том. Летописи говорят, что из 150000 воинов вернулось в Москву не более 40000; многие воеводы также сложили свои головы в этом кровавом бою. Но вдвое более побито было татар, и битва окончилась совершенным поражением полчищ Мамая и бегством его самого с поля, усеянного на много верст трупами ордынскими.

Меж тем пока длилась грозная битва Куликовская, в обители Живоначальныя Троицы святой игумен Сергий собрал всю свою братию и возносил Богу молитвы сердечные за успех великого дела. Телом стоял он на молитве во храме Пресвятыя Троицы, а духом был на поле Куликовом: прозревая очами веры все, что совершалось там, он, как очевидец, поведал предстоявшей братии о постепенных успехах нашего воинства; время от времени он называл павших героев по имени, сам приносил за них заупокойные молитвы и повелевал то же делать братии. Наконец от возвестил им совершенное поражение врагов и прославил Бога, поборающего русскому оружию.

Мы имели основание думать, что этим не ограничились заботы великого печальника земли Русской в тяжкую годину Мамаева нашествия об умиротворении родной земли; Куликовская победа настолько обессилила русское войско, что ему необходимо было дать отдых, а у Московского князя, как мы уже  видели, тогда было немало врагов и кроме татар. На одной пергаментной рукописи, писанной именно в 1380 году, в тревожные дни борьбы с Мамаем, осталась одна замечательная приписка. Вчитываясь в запись, можно предположить, что никто иной, как Симоновский настоятель, будущий святитель Ростовский, святой Феодор, племянник и ученик преподобного Сергия, приехал после обедни, прямо направился к Преподобному Сергию, о чем-то переговорил с ним. Позвали келаря, дали ему какое-то поручение. Келарь спешно собрался и отправился в Рязань; за ним или с ним, кажется, обратно выехал святой Феодор. Приехал позже, уже под вечер Исакий Андрейков и привез, по-видимому, весть о Литве и агарянах; к ночи весть эта распространилась в неясной форме и заставила испугаться «многаго скрипения» двух телег среди ночи. Стало быть, приезд Симоновского настоятеля был по важному и спешному делу, с поручением от кого-то из Москвы. От кого же? Великий князь в то время стоял со своим победоносным воинством в Коломне; в Москве оставались его супруга и митрополит Киприан. Весьма вероятно, что святитель Киприан при известии о движении литовцев решился предотвратить столкновение великого князя по крайней мере с Олегом Рязанским, но, не надеясь на собственный авторитет, как еще только что вступивший в митрополию, обратился для этого к содействию великого старца Божия преподобного Сергия чрез посредство своего друга, его племянника святого Феодора. И вот Преподобный Сергий тотчас же посылает в Рязань своего келаря. И не напрасно было это посольство: летопись говорит о раскаянии Олега, хотя и не надолго; еще сильнее убеждения троицкого келаря подействовали на рязанских бояр, и Олег, готовый прежде «кому Господь Бог поможет, к тому» и сам  «своинственная показати», стало быть имевший наготове войско, теперь «отбежа от града своего Рязани и побеже», одинокий, «к Ягаилу князю Литовскому». Возможно ли, чтобы Олег, имея близкую помощь от Литвы, испугался 40-тысячного остатка московской рати, если и сам Донской тщательно избегал всякого повода к столкновению, если одна весть – «Литва грядут» заставляла тогда дрожать москвичей? Очевидно, Олег боялся не Донского, а того впечатления, которое произвел келарь Сергиев в Рязани. Так вот кому обязана Русь своим спасением и после знаменитой Куликовской битвы, когда ее враги зорко следили за ней, готовые воспользоваться ее ослаблением от великого боя с Мамаем! И тут Преподобный Сергий явился заступником Руси, и тут он предупредил страшное кровопролитие, тем более страшное, что это было бы пролитие родной, братской, русской же крови…

Так можно заключить на основании краткой приписки на лаврской рукописи.

Возвратясь в Москву и распустив по домам воинов-победителей, великий князь Дмитрий Иванович, прозванный за эту победу Донским, со своим братом и сподвижником князем Владимиром Андреевичем, получившим прозвание Храброго, снова прибыл в обитель Живоначальный Троицы, чтобы воздать благодарение сильному во бранех Господу, лично поведать великому старцу о богодарованной победе и вместе поблагодарить его за теплые молитвы и за помощь, оказанную его ратниками, от ангельского лика данными. Радостно было это свидание благоверного князя со святым старцем! Преподобный встретил его у святых ворот обители со святыми иконами и святой водой и, осенив его крестом, поздравил с победой. Великий князь поведал старцу о ходе битвы, рассказал и о геройской смерти доблестного его послушника, Александра Пересвета, примолвив: «Если бы, отче святый, твой послушник Пересвет не убил татарина-богатыря, сколь бы многие испили от него чашу смертную! И без этого великое множество христианского воинства избито татарами: помолись о них, честный отче!».

В бытность свою на этот раз в Троицкой обители, великий князь велел петь панихиды и служить заупокойные литургии по всем убиенным на Куликовском поле. Это поминовение совершается и теперь ежегодно во всех православных храмах России, под именем Димитриевской субботы перед 26 октября (8 ноября н.ст., день Ангелы великого князя Дмитрия Ивановича), и, конечно, установлено не без совета с Преподобным Сергием. Может быть, потому-то нигде оно не совершается так торжественно, как в Троице-Сергиевой Лавре, причем поминаются по имени все главные подвижники этого боя и в числе их схимонахи Александр Пересвет и Андрей Ослябя.

В это посещение великий князь наделил монастырь Сергиев щедрыми дарами, раздал много милостыни народу, который собрался со всех окрестных селений навстречу ему; учредил для Преподобного Сергия и его братии обильную трапезу, в которой сам принимал участие со всеми своими спутниками, и с радостным духом возвратился в Москву. Впоследствии он исполнил и обет свой: при пособии Преподобного Сергия им был построен Стромынский Успенский монастырь на реке Дубенке, где первым настоятелем был ученик Преподобного Сергия Савва одноокий; не забыто были и место славной победы над Мамаем: на Куликовом поле тоже был построен монастырь в честь Рождества Богородицы.

Не успела Русская земля оправиться от страшных потерь в Куликовскую битву, как явился новый враг, Тохтамыш. Добив Мамая и овладев престолом в Золотой Орде, он потребовал себе покорности от русских князей. Некоторые приняли его послов; но в Москву эти послы не решились идти: татары не забыли еще Куликовского поражения. Тогда Тохтамыш решился разогнать этот страх и двинулся на Москву окольными путями, избегая встречи с великим князем, который поспешно собирал войско в Костроме, Переяславле и других городах. 23 августа 1382 года Тохтамыш внезапно появился под Москвой. Защиты не было: Москва пала. Новооснованные монастыри: Чудов, Симонов, Андрониев и другие – были разорены. Можайск, Звенигород, Руза, Боровск, Дмитров были опустошены… Преподобный Сергий на это время удалился из своей обители в Тверь, куда выехал и митрополит Киприан. Но вражья рука не коснулась пустыни Сергиевой. Тохтамыш так же скоро ушел, как и пришел: великий князь заходил к нему к тыла…

ГЛАВА XVI

УМИРОТВОРИТЕЛЬ КНЯЗЕЙ

Радуйся, молитвою твоею Росистей стране

победы на противныя подаваяй (Акафист, икос 5)

После описанных событий 1380 года обитель Сергиева стала еще более близка сердцу великого князя Дмитрия Ивановича. Лишившись в святителе Алексие отца и благодетеля, он всею душою расположился к смиренному игумену Радонежскому. В нем он нашел мудрого советника и теплого молитвенника, к нему не раз обращался за помощью в делах государственных, его приглашал быть восприемником от купели святого крещения детей своих: Юрия (род. 26 ноября 1374 г) и Петра (род. 29 июня 1385 года). По смерти Митяя он избрал себе в духовники племянника и ученика Преподобного Сергия игумена Феодора Симоновского, который крестил  и его сына Андрея (род. 14 авг. 1382 г); вероятно, Феодор в сем случае заменил Сергия, находившегося в это время в Твери. Примеру великого князя следовали Серпуховской князь Владимир Андреевич (Преподобный крестил у него сына Ивана в 1381 г) и некоторые другие удельные князья и бояре, - «мысль, - по справедливому замечанию святителя Филарета, - достойная мужей, разумеющих силу христианских установлений – избирать в восприемники испытанного духовного наставника и молитвенника».

В 1384 году  к великому князю Дмитрию из Пруссии приехал служить «державец» Терновский Воейко Войтегович в сопровождении 150 человек, сербов, болгар и прусаков. Воейко был родом из Болгарии, из города Тернова; по смерти отца оставив город Тернов своему брату Фрианду, он переселился сначала в Пруссию, где было также имение его отца, а оттуда прибыл в Россию. По своему вероисповеданию он принадлежал к Аполлинариевой ереси; святитель Киприан убедил его принять православную веру, и великий князь повелел дяде своему, князю Андрею Ивановичу, восприять его от святой купели. Священнодействие Крещения и Миропомазания совершал сам святитель Киприан с находившимся тогда в Москве Преподобным Сергием в церкви Архангела Михаила, в Чудовом монастыре, причем Преподобный игумен Сергий благословил новокрещенного Прокопия Воейкова иконой святителя Николая Чудотворца, а митрополит Киприан – золотым крестом со святыми мощами, украшенным драгоценными каменьями и жемчугом. Предание это записано в родословной книге рода Воейковых, а устное предание дополняет что Преподобный Сергий выразил при этом свою волю, чтобы сия икона передаваема была из рода в род, от отца к сыну, доколе, пока род Воейковых будет продолжаться по прямой линии, а случае прекращения рода икона была бы возвращена в обитель его, «если милостью Божией сия обитель будет существовать до того времени». Переходя из рода в род, благоговейно чтимая икона святителя Николая наконец дошла до последнего в роде Воейковых Сергия Федоровича Воейкова, который будучи бездетным, почел долгом совести исполнить завещание Преподобного Сергия и в 1895 году возвратил благословение угодника Божия в его родную обитель.

Смутное, тревожное было то время. Читая летописные сказания, то и дело встречаешь известия, что такой-то князь приехал в Орду добывать себе титул велико-княжеский, другой разорил или совсем отнял удел соседа, третий подговорил Литву и тех же татар идти ратью на Москву… Кровь лилась потоками в этих ссорах и раздорах княжеских, и только мудрое, властное слово святый Сергий, удерживало князей, и то не всегда, от этих гибельных усобиц и кровопролитных войн. Так, есть сведение, что еще в малолетство Донского героя, при жизни великого князя Ивана Ивановича, в 1358 году Преподобный Сергий путешествовал в свой родной город Ростов, чтобы уговорить  Ростовского князя Константина Васильевича признать над собою власть великого князя Московского. В 1363 году святой игумен вновь отправился в Ростов на «богомолье к Ростовским чудотворцам»; сопоставляя это путешествие, с одной стороны, с тем, что ходить на богомолье, хотя бы и по святым местам, без особенной нужды и повода, кажется, было не в правилах Преподобного Сергия, с другой – с известием летописцев, что Ростовский князь в 1360 году выходил себе в Орде грамоту, чтобы самовольно распоряжаться в своем уделе, думается, что Преподобный Сергий приходил в Ростов не на богомолье только, но имел еще поручение убедить старого Ростовского князя ничего на затевать ко вреду великого князя Московского. Действительно, мы видим, что князь Константин обязался после сего быть в совершенной зависимости от великого князя Московского.

Прошел год, и пустынник-примиритель князей снова должен был отправиться в путь, на этот раз уже в Нижний Новгород. Дело было так: по смерти великого князя Ивана Ивановича в 1359 году Суздальский князь Дмитрий Константинович добыл себе у хана великокняжеский ярлык. Честолюбивый князь вовсе не ожидал, что малолетний князь Московский (Дмитрию Ивановичу было тогда всего 9 лет) решится отбивать у него этот титул. Не видя возможности отстоять права Дмитрия Ивановича своим личным влиянием, мудрый воспитатель юного князя святитель Алексий благословил Дмитрия Константиновича во Владимирском соборе. Но во внимание к пророческому слову святителя Петра относительно будущего величия Москвы и по любви к роду Калиты он не согласился перенести митрополичий престол из Москвы во Владимир. Вполне осознавая всю опасность для того что начинавшей тогда слагаться единодержавной власти Московского князя, святитель побудил молодого князя отправиться в Орду, чтобы там с помощью дорогих подарков возвратить себе у хана великое княжение. Это путешествие увенчалось желанным успехом, и Суздальский князь смирился. Но скоро хан Мурат, утвердивший Дмитрия Московского на великое княжение, умер, и Суздальский князь пытался снова овладеть великокняжеским титулом – он занял было Владимир, но через неделю был изгнан оттуда Дмитрием Московским. Этот великодушный юноша-князь позволил побежденному сопернику спокойно владеть своим Суздальским уделом и через то так расположил к себе последнего, что когда сын Суздальского князя Василий Дмитриевич привез отцу из Орды ярлык на великое княжение, то благоразумный отец отказался он него добровольно в пользу князя московского. Спустя два года, в 1366 году, князь Суздальский выдал за Московского князя Дмитрия свою дочь, благочестивую княжну Евдокию, и с того времени стал навсегда верным союзником великого князя. Но брат его, Борис Константинович, не захотел признавать власти Московского князя и самовольно захватил у брата Нижний Новгород. Дмитрий Суздальский жаловался на него Московскому князю. Не жалея прибегать к кровопролитию, великий князь просил святителя Алексия послать Преподобного Сергия в Нижний, чтобы вызвать Бориса в Москву. Сергий исполнил послушание, но Борис не послушался его и в Москву не пошел. На увещания Сергия он отвечал, что князей судит только Бог, что он знает только хана, который утвердил за ним Нижний Новгород, и больше не желает подчиняться никому. Приходилось смирять гордого князя более строгими мерами. По данной от митрополита власти, Преподобный затворил все храмы в Нижнем; богослужение прекратилось. Борис вынужден был покориться, тем более, что из Москвы под начальством его брата, Дмитрия Суздальского, пришла сильная рать. И Борис вышел навстречу брату с повинной. Это было в 1365 году.

Особенно много хлопотал из-за великокняжеского ярлыка Тверской князь Михаил Александрович. Он не раз путешествовал в Орду, не раз нападал на пределы московские; два раза он поднимал против великого князя Дмитрия Ольгерда Литовского, который был женат на родной сестре Михаила; оба раза Ольгерд подступал к самой Москве и опустошал её окрестности. Чтобы положить конец проискам Тверского князя, великий князь Московский вынужден был опять путешествовать в Орду (1371 г), где получил новое подтверждение своего великокняжеского достоинства. В это путешествие провожал его до Оки митрополит Алексий. Думают, что умиротворению Тверского князя с Московским содействовал своим благодатным словом игумен Радонежский.

Другим беспокойным соседом московского князя был Олег, князь Рязанский. Хитрый и вероломный, он не раз нарушал договоры, входил в сношения с Ольгердом и Тверским князем, то с Мамаем и Тохтамышем. Великий князь не раз посылал к нему доверенных лиц с мирными предложениями, но Олег не хотел и слышать о мире. Тогда великий князь призвал Преподобного Сергия и лично просил его принять на себя труд убедить упрямого князя Рязанского к примирению. Поздней осенью 1385 года смиренный старец отправился, по своему обыкновению пешком, в Рязань. Олег уже много слышал о Радонежском игумене: еще пять лет назад он не решился присоединиться к полчищам Мамая только потому, что Московский князь получил от Преподобного Сергия благословение на битву с Мамаем, и теперь рад был видеть святого старца своим гостем и благословиться у него. Кроткие увещания богомудрого Сергия смягчили сердце сурового князя Рязанского, и он чистосердечно открылся Преподобному в своих замыслах и «взял с великим князем Дмитрием вечный мир и любовь в род и род». Этот мир впоследствии скреплен был семейным союзом: сын Олега Федор взял за себя дочь великого князя Софью Дмитриевну.

Так, при неусыпном попечении и отеческом руководстве святителя Алексия и благодаря деятельному участию игумена Радонежского, Преподобного отца нашего Сергия, постепенно возрастала власть великого князя Московского, а под ее знаменем стала постепенно объединяться и Русская земля, обессиленная раздорами удельных князей. Мало-помалу эти князья свыклись с мыслью о необходимости подчиниться власти Московского князя, а в народе пробуждалось сознание нужды сплотиться воедино, дабы общими силами сбросить с себя ненавистное иго татарское. Бог знает, мог ли бы достигнуть какого-нибудь успеха в этом великом деле великий князь Московский, предоставленный самому себе, без содействия Церкви в лице таких святых мужей, исполненных Духа и силы, каковы были угодники Божии митрополит Алексий и богоносный Сергий, игумен Радонежский.

Преподобный Сергий присутствовал при кончине и погребении угасшего во цвете лет великого князя Дмитрия Ивановича: он умер в 1389 году, 19 мая. В его прекрасном по духу христианском завещании нельзя не ощущать веяния духа Сергиева. «Вы, дети мои, - говорил благочестивый князь, - живите заодно, а матери слушайтесь во всем… Кому что даст она, то тому и есть; дети мои из воли ее не выйдут… Который сын не станет слушаться матери своей, но том не будет моего благословения… Вот я отхожу к Богу, и вас поручаю Богу и матери вашей: под страхом ее будьте всегда… Бойтесь Бога; бояр своих любите, будьте приветливы ко всем своим слугам. А вы, бояре, знайте мой обычай и нрав, - я родился у вас на глазах, при вас я рос, с вами ходил на врагов, с вами свою отчизну защищал… Я любил вас и детей ваших, с вами делил и радость и горе… Вспомните, что говорили вы мне всегда: на службе тебе и детям твоим мы должны сложить и свои головы… Будьте же верны слову своему, послужите княгине моей и чадам моим, повеселитесь с ними и в радости, не оставьте их и во время скорби». Так говорил умирающий Донской герой; а в своей духовной грамоте он навсегда заповедал своим детям и потомству своему, чтобы после отца наследовал великокняжеский престол старший сын его, помимо других лиц, старший в роде, и таким образом установил новый порядок престолонаследия, не допускавший никаких споров и претензий со стороны братьев усопшего великого князя. И вот, охранение этого столь важного постановления, которому не только Москва, но и вся Россия навеки обязана укреплением единой самодержавной власти, было вверено Промыслом Божиим не иному кому, как великому печальнику земли Русской Преподобному Сергию!. Его драгоценная для нас подпись украшает и скрепляет это великое по своему значению государственное законоположение. «Как не признать, - замечает один внимательный к путям Промысла Божия исследователь, - в этом особого благоволения Божия к Самодержавию и ко всем верным оному сынам России! Русский народ так и понял это и доселе в лице Преподобного Сергия чтит особенно великого и сильного молитвенника за своего Самодержавного Царя, Его Августейшую Супругу и старшую Богорасленную ветвь, именуемую, в отличие от всех других, Государем Наследником Цесаревичем».

ГЛАВА XVII

БЛАГОДАТНЫЙ СТАРЕЦ

Радуйся, Духа Святаго обитель… (Икос Минеи)

Радуйся, святыням чистое и непорочное жилище (Акафист 1, икос 2)

Святые отцы строго различают в духовной жизни две степени, два состояния: крест деятельный и крест созерцательный. Первое состояние  есть страдный, многоскорбный, узкий путь креста, время подвига, усилий и борьбы с самим собой – с ветхим человеком, и с врагами спасения – миром и диаволом. Второе состояние есть упокоение сердца в Боге, глубокий мир души, Христовою благодатию победившей страсти, очищенной, просветленной и в таинственном общении с Богом обретшей еще здесь, на земле, залог блаженства небесного. Первый путь есть общий, для всех спасаемых неизбежный; второй – удел только особых избранников благодати, о котором святые отцы не позволяют и мечтать тому, кто не очистил сердца от страстей. Нам, страстным, никогда не постигнуть своим воистину слепотствующим умом дивной тайны облагодатствованного состояния души, обновленной, освященной, восстановленной в своей первобытной богоподобной красоте и совершенстве. Это мир – для нас грешных сокровенный, мир, в котором действуют свои законы, не подходящие под нашу земную мерку, под мерку нашего ограниченного разумения, и мы можем наблюдать только внешние проявления этого небесного еще на земле, одухотворенного во плоти состояния святых Божиих избранников; мы можем благоговейно созерцать только те слабые лучи их светлой, богоподобной чистоты, которые против их воли как бы прорываются наружу в их необычных поступках, словах и движениях. Ударяя в наше страстное сердце теплотой благодатной, они поражают и смиряют наш ум необычайным для него сиянием иного, высшего порядка вещей и влекут наши души к этим дивным избранникам благодати…

И Преподобный отец наш Сергий прошел общим путем скорбей и подвига крестного прежде, чем явился тем дивным благодатным мужем, каким мы видим его во второй половине и особенно в последние годы его жизни. Мы видели его в подвиге и борьбе, в борьбе неустанной, для мира непонятной, но для Христова послушника – неизбежной. Победа наконец одержана. Стихли страсти. В смиренном сердце подвижника тихо сиял неизреченный свет благодати Божией, согревая все его духовное существо. Ему преизобильно сообщены были все дары Божии: и дар чудотворений, и дар пророчества, и дар утешения и назидания, совета и разума духовного. Для его духовного взора как бы не существовало ни преград вещественных, ни расстояния, ни самого времени: он видел далече отстоящее яко близ сущее, прозревал будущее как настоящее… Мы уже говорили о том, как старец предсказал несбыточность мечтаний гордого Митяя, как он успокоил великого князя обетованием победы над Мамаем, как в самый час битвы созерцал он духовными очами то, что совершалось на поле сражения. Вот еще случаи этой  дивной прозорливости старца, записанные его учеником.

В 1390 году просветитель Перми святой епископ Стефан путешествовал в Москву. Путь его лежал мимо славной обители Сергиевой, всего в десяти верстах от нее, и святому Стефану очень захотелось увидеться со святые ее игуменом. Но обстоятельства требовали спешить в столицу, и он решил посетить Преподобного на обратном пути. И вот, поравнявшись с обителью, святой епископ прочитал Достойно есть яко воистину… и издали поклонился в ту сторону, где стояла обитель Сергиева, проговорив: «Мир тебе, духовный брат мой!»

Справедливо говорят, что «сердце сердцу весть подает». Так бывает иногда даже с нами, грешными, а сердца святых Божиих еще более связаны союзом любви и потому еще скорее отзываются на привет любви.

Преподобный Сергий сидел за трапезой с братией. Вдруг он встает из-за стола и после краткой молитвы делает поклон к западу, тихо промолвив: «Радуйся и ты, пастырь Христова стада, и мир Божий да пребывает с тобою!»

Братия была очень удивлена таким необычным поступком своего игумена; более опытные старцы поняли, что он имел какое-нибудь видение и по окончании трапезы спросили о случившемся. Преподобный не скрыл от них своего духовного видения: «В этот самый час, - сказал он, - епископ Стефан на пути в Москву остановился против нашего монастыря и поклонился Святой Троице и нас смиренных благословил».

Преподобный Сергий назвал даже место, где это произошло, и некоторые из братии тотчас поспешили туда, и еще застали там людей, сопровождавших святителя Стефана. Троицкие иноки спросили их, как было дело, и, услышав их рассказ, прославили Бога, прославляющего их святого старца даром прозорливости.

Вот другой случай прозорливости старца. Серпуховской князь Владимир Андреевич, сын князя Андрея Радонежского, в отчине которого находилась обитель Сергиева, часто сам посещал Преподобного Сергия, а иногда посылал ему в подарок что-нибудь из житейских потребностей. Раз он послал своего слугу со съестными припасами на утешение братии. Дорогою слуга соблазнился и украдкой что-то съел из посланных князем гостинцев. Вот он является к святому игумену, но прозорливый старец не принимает от него подарков князя. Слуга упрашивает, боясь гнева княжеского; тогда Преподобный говорит ему: «Зачем ты, брат мой, послушался врага? Зачем отведал брашен, которых тебе без благословения не подобало есть?» Обличенный слуга упал в ноги святому старцу и со слезами стал просить у него прощения, сознавая вину свою. Тогда только Преподобный Сергий принял от него гостинцы, простил его и отпустил с миром, поручив передать благоверному князю благодарность за его любовь и благословение от обители Пресвятыя Троицы.

Но не в прозорливости только давала себя видеть благодать Божия, обитавшая в святой душе Радонежского игумена. Для тех, чьи очи духовные были чище, кто сам шел по стопам святого старца в подвигах духовных, - для присных учеников богоносного Сергия было дано видеть высокое благодатное состояние его души в чувственных образах и особенно в те священные минуты, когда святая душа старца как бы отрешалась от всего видимого мира и, вся пламенеющая любовию ко Господу, уносилась к Нему всем духовным существом своим. Это были святейшие минуты совершения им Божественной литургии.

Так, когда один из любимых учеников его, преподобный Исаакий, любитель безмолвия, просил святого старца благословить его на подвиг совершенного молчания, то он сказал ему: «Если желаешь, чадо, безмолвствовать, то завтра, когда совершим Божественную литургию, стань у северных дверей, и там я благословлю тебя». Старец желал благословить ученика именно после литургии, после приобщения Святых Христовых Таин, когда сам ощущал в себе особенное действие благодати Божией, - желал так потому, что сам подвиг молчания столь высок и столь многотруден со стороны искушений вражеских, что нужно было оградить ученика от этих искушений особенной молитвой.

На другой день, по слову игумена, Исаакий встретил его в назначенном месте; Преподобный Сергий осенил его крестным знамением и сказал: «Господь да исполнит желание твое!»

И вот в самую минуту благословения Исаакий видит, что чудный пламень исходит от руки благодатного старца и объемлет его, Исаакия…

И с той минуты, огражденный молитвами старца, ученик вступил в избранный им подвиг; если же иногда молчальник хотел тихо произнести какое-либо слово, тогда возбраняла ему это молитва Сергиева; и молча пребыл Исаакий до конца дней своих, по слову Божественного Писания: яко глух не слышах, и яко нем не отверзаяй уст своих (Пс. 37: 14)

 В другое время Преподобный Сергий совершал Божественную литургию вместе с братом своим Стефаном и племянником Феодором, уже посвященным тогда в сан пресвитерский. Молчальник Исаакий стоял в церкви. Вдруг он видит в алтаре четвертого, чудного образом мужа, сослужащего сим трем и сияющего необычайным светом, в блистающих ризах… В малом входе с Евангелием чудный муж шел вслед за Сергием, и лицо его сияло как солнце, так что Исаакий не мог даже взирать на него… Это чудное видение разрешило ему уста, и он обратился к стоявшему подле него благоговейному старцу Макарию с вопросом: «Что это за чудное видение, отче? Кто этот дивный муж?»

Макарий и сам был поражен чудом и отвечал: «Не знаю, чадо, но и меня объемлет страх… Разве не пришел ли какой священнослужитель с князем Владимиром?»

А князь Владимир Андреевич гостил тогда в обители, и тут же, в церкви, стоял его боярин. Иноки спросили его, нет ли священнослужителя с князем. Боярин сказал, что нет. Тогда блаженные ученики Сергиевы уразумели, что с их аввою служит Ангел Божий, ибо «Ангелы любят себе подобных».

Литургия окончилась, и чудный оный муж стал невидим. Оба ученика, удостоенные видения, улучив удобную минуту, наедине спросили Преподобного о его таинственном сослужителе. Смиренный старец сначала уклонялся от объяснений: «Что чудное видели вы, дети мои? – говорил он. – Служил брат мой с сыном своим и с ними я, недостойный, а еще никого с нами не было». Но ученики не переставали упрашивать его: «Господа ради не сокрой от нас, честный отче, ведь мы своими очами видели четвертого, точно Ангела Божия, служившего с тобою». Тогда Преподобный сказал им: «Дети мои любезные! Если уж Сам Господь Бог открыл вам эту тайну, то могу ли я скрыть ее от вас? Тот, кого видели вы, действительно Ангел Господень; и не теперь только, а и всегда, когда я совершаю Божественную литургию, мне, недостойному бывает такое посещение. Но вы строго храните это в тайне, пока я жив».

А вот и еще неложный свидетель благодатного видения – это блаженный Симон экклесиарх, муж испытанной добродетели, о котором с похвалой отзывался сам Преподобный Сергий. Однажды, когда святой игумен совершал Божественную литургию он видел, как небесный огонь сошел на Святые Тайны в минуту их освящения, как этот огонь ходил по святому престолу, озаряя весь алтарь, обвиваясь около святой трапезы и окружая всего священнодействующего Сергия. А когда Преподобный хотел причаститься Святых Таин, Божественный огонь свился «как бы некая чудная пелена», и вошел внутрь святого потира. Таким образом угодник Божий причастился сего огня «неопально, как древле купина неопально горевшая»…

Ужаснулся Симон от такого видения и в трепете безмолвствовал; но не укрылось от Преподобного, что ученик его сподобился видения. Причастившись Святых Христовых Таин, он отошел от святого престола и спросил Симона:

- Чего так устрашился дух твой, чадо мое?

- Я видел благодать Святого Духа, действующую с тобою, отче, - ответил тот.

- Смотри же, никому не говори о том, что ты видел, пока Господь не позовет меня из этой жизни, - заповедал ему смиренный авва.

Долго было бы повествовать, замечает списатель жития Сергиева, о многих других знамениях, в которых, по разнообразной потребности утешения и назидания, разнообразно являлась пребывавшая с блаженным Сергием благодать Духа Господня; но не должно умолчать еще об одном чудесном видении, которое не только самого Сергия исполнило утешением, но и всех пребывающих в его Лавре не перестает исполнять сердечной радостью, надеждой и благодарностью к Господу Богу. «Сама Царица Небесная, сопровождаемая ближними Царя царствующих, нисходила в его святое уединение, чтобы утвердить в его пустыне благословение неба, которое, впоследствии времени, враждебные силы мира, при всем видимом их могуществе, тщетно покушались разрушить». Вот что поведает об этом посещении Небесной Гостьи Епифаний.

Однажды в глубокую ночь Преподобный Сергий совершал свое келейное правило и перед иконою Богоматери пел акафист, что он делал, по своему обычаю, ежедневно. Часто взирал он на святую икону и усердно молил Матерь Божию о своей обители. «Пречистая Мати Христа моего, - взывал святой старец, - ходатаица и заступница и крепкая помощница роду человеческому! Буди и нам недостойным ходатаицей, - присно моли Сына Твоего и Бога нашего, да призрит Он милостиво на святое место сие, посвященное в похвалу и честь Его святого имени во веки! Тебя, Матерь сладчайшего моего Христа Иисуса, призываем на помощь рабы Твои, ибо Ты имеешь великое дерзновение у Сына Твоего и Бога! Будь же всем спасительное упокоение и пристанище!»

Так молился Преподобный; его чистое сердце горело благодатным пламенем, его смиренный ум весь погружен был в молитву, и он, как дитя, в простоте души, беседовал с Пречистой Матерью всех, возлюбивших чистым сердцем Ее Божественного Сына.

Окончив молитву, он сел для отдохновения; но вдруг его святая душа ощутил приближение небесного явления, и он сказал своему келейному ученику, преподобному Михею: «Бодрствуй чадо; мы будем в сей час иметь чудесное посещение». Едва сказал он это, как послышался голос: «Се, Пречистая грядет!..»

Тогда старец встал и поспешно вышел в сени; здесь осиял его свет паче солнечного, и он узрел Преблагословенную Деву, сопровождаемую апостолами Петром первоверховным и Иоанном девственником Богословом… Не в силах будучи вынести чудного сияния и неизреченной славы Матери Света, Преподобный Сергий пал ниц, но благая Матерь прикоснулась к нему рукою и ободрила его словами благодати: «Не бойся, избранниче Мой, - изрекла Она, - Я пришла посетить тебя; услышана молитва твоя об учениках твоих; не скорби больше и об обители твоей: отныне она будет иметь изобилие  во всем, и не только при жизни твоей, но и по отшествии твоем к Богу. Я неотступна буду от места сего, и всегда буду покрывать его…» Сказала так и – стала невидима…

Вострепетал старец от страха и радости; несколько минут он был как бы в восторженном состоянии, а когда пришел в себя, то увидел ученика своего Михея лежащим на полу, как бы умершим: великий наставник мог видеть Царицу Небесную и слышал голос Ее; а ученик, пораженный ужасом, не в состоянии был видеть все и видел только свет небесный…

- Встань, чадо мое, - кротко сказал старец.

Михей пришел в чувство, поднялся, но тут же упал к ногам Преподобного Сергия.

- Скажи, отче, Господа ради, - говорил он, - что это было за чудное видение? Душа моя едва не отделилась от тела…

Но Сергий и сам еще не мог говорить от волнения душевного, только лицо его цвело небесной радостью.

- Подожди, чадо, - сказал он ученику, - и моя душа трепещет от этого видения.

Когда наконец старец несколько успокоился, то послал Михея пригласить двоих благоговейных мужей из братии – Исаакия молчальника и Симона экклесиарха. Те поспешили на зов своего старца-игумена, и но рассказал им все, что сейчас было у него в келии. И все вместе совершили они молебное пение Богоматери, а Преподобный Сергий всю ночь провел без сна, внимая умом Божественному видению, которое было венцом его подвигов еще здесь, на земле. «Не гаданием, не в сонном видении, а наяву видел он Матерь Божию, как видел Ее некогда преподобный Афанасий Афонский», - замечает при сем летописец.

По древнему преданию, записанному в Никоновой летописи, это небесное посещение было в пост Рождества Христова, в ночь с пятницы на субботу и, как думают, в 1384 году; по другому предположению это событие относят к Рождественскому посту 1379 года, указывая на то, что в на то, что в наступавших летом 1380 года трудны обстоятельствах (нашествие Мамая) сам великий заступник земли Русской Преподобный Сергий имел духовную нужду в особенном подкреплении, и обращают внимание на то, что Преподобный послал на поле Куликово именно Богородичную просфору. В благодарное воспоминание сего чудного посещения в обители Преподобного Сергия установлено каждую пятницу с вечера совершать всенощное бдение с Акафистом Богоматери в юго-западном притворе Троицкого собора, на том месте, где, по преданию, стояла келия Преподобного Сергия и где красуется теперь величественная икона, изображающая это чудное пришествие Небесной Гостьи. А каждую субботу после ранней Литургии в церкви преподобного Никона в том же притворе совершается молебное пение во славу Богоматери, причем поется нарочито составленный по образу пасхального канон в воспоминание сего посещения (попеременно с двумя другими канонами).

Рассказав о сем таинственном событии, блаженный Епифаний сообщает два чудесных случая, которые показывают, что та же всемогущая сила Божия, которая обильно действовала чрез святого старца в утешение скорбящих, во исцеление больных, она же, когда то было потребно, вразумляла неверующих, наказывала не покоряющихся слову благодати, исходившему из уст богоносного Сергия. Вот эти случаи.

Прибыл из Царьграда в Москву, вероятно, за сбором милостыни, что часто бывало тогда, один епископ и пожелал видеть святого старца в его пустынной обители. Нужно думать, что сюда влекло его только любопытство, потому что в душе он не верил рассказам о дивных подвигах Преподобного и о чудесных знамениях, чрез него бывающих. Может быть, тут замешано было безотчетное чувство превозношения грека над русскими: его ослепленному самолюбию не хотелось верить рассказам о таких подвигах, которые русского инока ставили в один ряд с древними подвижниками Греческой Церкви; по крайней мере, вот как он рассуждал, по словам Епифания: «Может ли быть, чтобы в сих дальних и недавно обращенных к свету Христову странах воссиял такой светильник, которому подивились бы и наши древние отцы?» Грек, по-видимому, не знал или не хотел знать о подвигах русских Киево-Печерский преподобных отцов; как бы то ни было, однако же его неверие не было так упорно, чтобы совсем не могло подчиниться смиряющей деснице Божией. Последствия показали, что заблуждение его ума еще не совсем омрачили сердце, способное к смирению.

Епископ уже подходил к обители, как вдруг им овладел непонятный страх, а когда он вошел в ограду монастырскую и впервые взглянул на святого старца, то внезапно поражен был слепотою, так что Преподобный игумен, встретив его, должен был взять его за руку и вести таким образом в свою келию. Это наказание или, лучше сказать, прикосновение вразумляющей десницы Божией так подействовало на епископа, что он со слезами  исповедал пред старцем свое неверие и, сознавая свою вину, просил исцеления. Смиренный Сергий с молитвою прикоснулся к его зеницам, и тотчас же от очей его отпали как бы чешуи, и он прозрел.

Тогда сказал старец смирившемуся епископу с кротким упреком: «Вам, премудрым учителям, подобает учить нас – не высокая мудрствовать и не превозноситься над смиренными, а вы пришли искушать неразумие наше… Какую же вы получите пользу от нас, простых невежд? Но праведный Господь зрит сердца человеческие»…

И епископ, прежде колебавшийся сомнением, с того времени стал всех открыто уверять, что нашел в Преподобном Сергии истинного человека Божия и что Господь сподобил его видеть земного Ангела и небесного человека. С подобающей его сану честью проводил его Сергий из своей обители, и он возвратился в свое место, прославляя Бога и Его угодника.

Так наказано было горделивое самомнение, а вот какое наказание понесла жадность человеческая. Один скупой человек, живший вблизи обители, отнял у своего соседа, круглого сироты, откормленную им свинку, не уплатив за нее денег. Обиженный прибегну к посредничеству святого старца, на которого все смотрели как на миротворца с судию помышлений человеческих. Милостивая душа – угодник Божий сжалился над бедняком и пригласил к себе обидчика.

- Сын мой, - сказал ему кротко старец, - веришь ли ты, что есть Бог? Знай же, что Он – Судия праведным и грешным, Отец сиротам и вдовицам; Он всегда готов на отмщение неправды людской, и страшно впасть в Его руки… Как же мы не страшимся отнимать чужое, обижать ближнего и творить всякое зло? Ужели мы еще недовольны тем, что дает Он нам по благодати Своей, когда засматриваемся на чужое добро? Или ни во что ставим Его долготерпение? Разве не видим мы, как у нас на виду творящие неправду становятся нищими, их дома пустеют и память о них исчезает навсегда?.. А в будущей жизни из ждет вечное мучение! Отдай же, сын мой, отдай сироте то, что ему следует, и впредь так не делай!»

Долго увещевал Преподобный жестокосердного скупца, и тот как будто устыдился своего поступка и даже обещался уплатить обиженному, что стоит свинка, но, возвратясь домой, легкомысленный пожалел денег и не сдержал своего слова. Дело было зимою. Вот он входит в клеть, где хранилась зарезанная им свинка, и с изумлением видит, что все мясо, несмотря на мороз, уже изъедено червями… На него напал такой страх, что он и после долго боялся показаться на глаза святому игумену. Между тем он тогда же уплатил бедняку цену свинки, а испорченное мясо выбросил собакам, но и те не польстились на его лихоимную добычу.

Так восходил из силы в силу, преуспевая в духовном просветлении и приближаясь к Богу, благодатный старец. Сбылось над ним таинственное слово таинственного инока – Ангела, просветившего в детстве его ум к уразумению слова Божия: он стал воистину обителью Пресвятыя Троицы! Сбылось дивное обетование Господа: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет: и Отец Мой возлюбит его (Ин. 14: 23),  и Аз возлюблю его (21), и к нему приидема, и обитель у него сотворима (23)… Справедливо замечает его ученик и списатель жития его, что Сергий был, «яко един от древних великих отцев». За свою крепкую веру он удостоился лицезреть камня веры Петра; за свою девственную чистоту – девственника и друга Христова Иоанна, а за свое величайшее смирение – смиреннейшую из земнородных Владычицу мира, Пресвятую Богородицу… С раннего детства и до глубокой старости во всех его действиях мы видим прежде всего два прекрасных свойства его святой души: глубокое смирение и детскую простоту. Эти две добродетели составляют основные черты его нравственного облика; они, так сказать, окрашивают в свой цвет все прочие его добродетели: его благостное ко всем отношение, его голубиное незлобие, все его великие подвиги. В соединении с духовным рассуждением они образуют в нем тот цельный нравственный характер, красота которого невольно влечет к себе человеческое сердце. Когда ближе всматриваешься в светолепный образ сего старца Божия, каким изображает его жизнеописатель, то сердце переполняется каким-то неземным чувством красоты и душа рвется упасть к стопам угодника Божия! Это чувствовали добрым сердцем еще его современники. «Еще в жизни сей, - говорит святитель Платон, - за святость жития своего он был почти от всех любим и почитаем, и уважаем более, чем сколько позволяло это его тогдашнее смиренное состояние. А ведь в этой жизни как часто добродетель бывает закрыта, как часто бросают на нее тень и даже преследуют!.. Если же добродетель еще в сей жизни сияла так светло, что ни развращение мира, ни страсти злых, ни слепота гордых не могли помрачить ее, то какова же ее светлость там, где нет ни страстей, ни мрака, где все праведники сияют яко солнце в Царствии Небесном?» (см: Мф. 13: 43).

И льется этот тихий свет с высоты небесной на нас, грешных обитателей их земной родины, и пробуждается в душе чувство горького упрека нашей немощи: вот, думается, каковы были наши духовные предки – истинные последователи Христова учения! А мы что?... Господи, какая пропасть отделяет нас, плотяных, от них, одухотворенных, оземленившихся рабов греха, от них, святых, чистых, свободных граждан горнего Иерусалима! И кто ж тому виною, братие-читатели мои? Кто кроме нас же самих?.. Ведь святые Божии такие же люди были, что и мы, той же плотью были облечены, те же немощи имели, те же скорби несли; значит, и нам никто не помешал бы такими же стать, какими они были, если бы сами мы того пожелали, да пожелали бы всем сердцем, всею душой, всем помышлением своим!..

Будем же чаще всматриваться в дивные образы их – о, недаром ведь сказано в Писании: с преподобным и сам преподобен будеши – с благодатным и сам облагоухаешься ароматом благодати, исходящим от одеяния души его!..

ГЛАВА XIII

КОНЧИНА ПРАВЕДНИКА

Радуйся, восшедый на гору высоку добродетелей Божественных,

Радуйся, яко от тоя удобь восшед еси на гору небесную.. (Акаф. 1, икос 11)

Как корабль, обремененный множеством сокровищ, тихо приближается к доброму пристанищу, так богоносный Сергий приближался к исходу из сей временной жизни. Вид смерти не страшил его, потому что он готовился к ней подвигами всей своей жизни. Ему было уже за 70 лет; непрестанные труды изнурили его старческие силы, но он никогда не опускал ни одной службы Божией и «чем больше состаревался возрастом, тем больше обновлялся усердием», подавая собою юным поучительный пример.

За полгода до кончины великий подвижник удостоился откровения о времени своего отшествия к Богу. Он созвал к себе братию и в присутствии всех передал управление обителью присному ученику своему преподобному Никону, а сам начал безмолвствовать. Наступил сентябрь 1391 года и Преподобный старец тяжко заболел… Еще раз собрал он вокруг своего смертного ложа всех учеников своих и еще раз простер к ним свое последнее отеческое поучение… Сколько простоты и силы в это предсмертном поучении умирающего отца иноков! Сколько любви к тем, которых оставляет! Он желает и заповедует, чтобы его духовные дети шли тем же путем к Царству Небесному, каким шествовал он сам в продолжение всей своей жизни. Прежде всего он учит их пребывать в Православии. «Высокая черта духа апостольского в преподающем завещание! –замечает один учитель церковный. – Основанием всякого доброго дела, всякого доброго намерения, по учению слова Божия, должна быть вера: без веры угодить Богу невозможно. Но вера должна быть Православная, основанная на учении апостолов и святых отцов, чуждая высокомудрствования, которое часто ведет к маловерию и неверию и сбивает  с пути спасения. Далее Преподобный завещает братии хранить единомыслие, блюсти чистоту душевную и телесную и любовь нелицемерную, советует удаляться от злых похотей, предписывает умеренность в пище и питии, смирение, страннолюбие. («Страннолюбия не забывайте!»- эти слова апостола кажется особенно любил повторять угодник Божий, и мы читаем их на многих древних иконах его в развернутой хартии начертанные) и всецелое искать горнего, небесного с презрением суеты житейской. Вот достолюбезный венец добродетелей, которыми украшал себя сам Сергий и которые он, как бесценное сокровище, завещал своим возлюбленным ученикам! В своей последней прощальной беседе умирающий старец со всей силой отеческой любви заботился запечатлеть в детски преданных ему сердцах спасительные правила иноческой жизни; он многое напомнил им из того, что говорил прежде, и наконец заповедал не погребать его в церкви, а положить на общем кладбище, вместе с прочими усопшими отцами и братиями…».

Безмолвно стояли с поникшими главами скорбящие чада Сергиевы и с болью сердечной внимали последним наставлениям любимого старца. О, как тяжело было им расставаться со своим отцом, под молитвенным кровом которого ми так тепло и уютно жилось! Кто без него утешит их в монашеской скорби – так, как он умел утешить? Кто понесет их немощи так, как носил любвеобильный из авва? Кто с такой горячей любовью будет пещись о спасении душ их? Нежнее матери был для них Сергий, и кто ж в состоянии его заменить?..

Особенно грустно было им слышать последнюю волю своего смиренного игумена относительно места его последнего покоя. Одни вид могилы мог бы служить для них некоторым утешением: «Нет, он не покинул нас – духом он с нами: вот и залог его незримого присутствия между нами, вот тут покоится его многотрудное тело»… Так могли бы утешать себя осиротевшие дети. Но старец не желал быть погребенным в храме, и ученики лишались сего утешения… Не хотели они огорчать его смирения своим противоречием, а может быть, и боялись, чтобы это противоречие не побудило старца сделать более строгое (например – с заклятием, как делали некоторые подвижники) распоряжение относительно места его погребения, и вот, всякое слово замирало невольно на их дрожащих устах…

А старец между тем с любовью смотрел на них; он видел их горе сердечное и тихим, изнемогающим голосом утешал их: «Не скорбите, чада мои! Я отхожу к Богу, меня призывающему, и вас поручаю Всемогущему Господу и Пречистой Его Матери: Она будет вам прибежищем и стеною от стрел вражьих!...»

Перед самым исходом души своей старец пожелал в последний раз приобщиться Пречистого Тела и Крови Христовой. Руки учеников поддерживали его ослабевшие члены; с помощью их приподнялся со своей убогой постели, чтобы встретить грядущего во святых Тайнах Господа; с глубоким благоговением вкусил он от Чаши Христовой и в изнеможении опустился на смертное ложе…

Весь исполненный благодатного утешения, он возвел горе свои слезящиеся от радости очи и еще раз, при помощи учеников, простер к Богу свои преподобные руки… «В руце Твои предаю дух мой, Господи!» - тихо произнес святой старец и в дыхании сей молитвы отошел чистою своею душою ко Господу, Которого от юности возлюбил…

Это было 25 сентября 1391 года.

Лишь только Преподобный Сергий испустил последний вздох, несказанное благоухание разлилось по его келии… Лицо усопшего праведника сияло небесным блаженством, и смерть не посмела наложить свою мрачную печать на святолепный лик новопреставленного старца Божия…

Немедленно старейшие из братии отправились в Москву со скорбной вестью к митрополиту Киприану. Они сообщили ему как завещание старца о месте погребения, так и усердное желание всей братии положить его в церкви Пресвятой Троицы, им самим созданной, и просили его архипастырского о том распоряжения. И святитель не затруднился благословить их на погребение своего игумена в церкви, хотя сам он не желал этого. И вот, с горькими слезами и рыданиями, которые заглушали псалмопения, братия понесли честное и многотрудное тело своего  великого отца и наставника в храм Живоначальной Троицы… Весть о его преставлении привлекла в обитель множество народа не только из окрестных селений, но и из ближайших городов; каждому хотелось приблизиться и прикоснуться если не к самому телу богоносного старца, то по крайней мере ко гробу его или же взять себе на память и на благословение что-нибудь из его одежды и келейных вещей. Тут были князья и бояре, почтенные старцы-игумены и честные иереи столицы, и множество иноков, кто со свечами, кто с кадилами и святыми иконами, провожая святые останки блаженного старца к месту последнего их упокоения. И похоронили его у правого клироса в церкви Пресвятой Троицы.

Трогательными чертами изображает скорбь осиротевших учеников Сергиевых блаженный списатель жития его, сам свидетель и участник этой скорби. «Все сетовали, - говорит он, - все плакали, воздыхали, ходили с поникшей головой… Встречаясь друг с другом, братия обливались слезами и в умилении скорбящего сердца изливали друг перед другом свои печальные чувства. «Прости, отче, благослови, возлюбленный о Господе брате!» - так говорили они: вот, добрый и блаженный старец наш покинул нас – ко Господу отошел, сиротами оставил нас… Он ушел туда, где ждет его великая награда и воздаяние за все его труды и подвиги, - ушел с миром ко Господу, Которого возлюбил!.. Он уснул сном вечным и почли от трудов своих, а мы осиротели, мы вот оплакиваем его – нет его больше с нами, остались мы как овцы без пастыря, как корабль без кормчего, сад без сторожа, больной без врача!.. О, горе нам бедным, сиротам безутешным!»

И в горести души своей часто приходили они на могилу старца и здесь в слезной молитве припадали к его мощам святым и беседовали с ним как бы с живым, поверяя ему скорбь свою… «О, Святый Божий, угодниче Спасов, избранниче Христов! – говорили они, - о, священное главо, преблаженный авво Сергие великий! Не забуди нас, убогих рабов твоих, не забуди нас, сирот твоих; поминай нас всегда во святых твоих и благоприятных молитвах ко Господу, поминай стадо, тобою собранное, молись за нас, отче священный, за детей твоих: ты имеешь дерзновение у Царя Небесного, не премолчи же, вопия за нас ко Господу! Тебе дана благодать за нас молиться… Мы не считаем тебя умершим, нет: хотя телом ты и преставился от нас, но дух твой с нами; не отступай же от нас, пастырь наш добрый!»…

Так оплакивали святые ученики святого старца, так крепко веровали они в его благодатное сопребывание духом – с ними. И по вере их угодник Божий не оставлял их без утешения: так, однажды благочестивый инок Игнатий видел наяву во время всенощного бдения, что Преподобный Сергий стоит на своем месте игуменском и поет вместе с братией. Это видение было как бы ответом любвеобильного старца своим присным ученикам из загробного мира, ответом на их сердечный молитвенный плач над гробом его… И поныне слышится этот трогательный плач у гроба Сергиева – каждый раз после молебного пения.

И много говорит этот плач душе богомольца, и каждый внимательный читатель жития Сергиева не может не согласиться с блаженным Епифанием, который говорит: «Покажите мне жизнеописания древлепрославленных угодников Божиих, и мы увидим, что воистину ничем не уступал Сергий Божественным мужам, в древности просиявшим, ибо и сам он был великим подвижником на пути к Царствию Небесному, и пустыню населил добродетельными иноками. Похваляем его не потому, как будто он требует от нас похвал; нет, мы только просим, чтобы помолился за нас сей истинный подражатель Христов!»

Заключим наше сказание о житии и подвигах Преподобного и богоносного Отца нашего Сергия словами святителя Платона, обращенными к самому угоднику Божию:

«Святый муж, ныне и присно нами прославляемый! Скончався вмале, ты исполнил лета долга (Прем. С. 4: 13). Се уже около 400 лет Церковь празднует память твою, но пройдут и тысячи лет, а имя твое останется незабвенно. Да хотя б люди и дошли до такого развращения, что имя твое предали бы забвению, но оно у Бога вечно, в блаженной вечности записано в книгах животных и из оных никогда не будет изглажено… Хотя б чудесные силы, от тебя текущие, по судьбам Божиим и иссякли, но истина Евангельская пребывает вовеки, а она говорит: не радуйтеся, яко дуси вам повинуются: радуйтеся же, яко имена ваша написана суть на небесех! (Лк. 10: 20)…»

ГЛАВА XIX

УЧЕНИКИ СЕРГИЕВЫ В РОДНОЙ ОБИТЕЛИ

Радуйся, иноков наставниче предивный (Акафист)

В пророческом видении Преподобному Сергию показаны были прекрасные птицы, во множестве летавшие в стенах его обители и вокруг нее. Под руководством великого наставника действительно образовались дивные ученики. Одни из них до гроба повдизались в родной обители, другие, по внутреннему влечению благодати Божией или за послушание к своему великому авве, вышли из нее, чтобы основать новые обители в разных местах. Скажем кратко сначала о первых.

Первыми сподвижниками Преподобного Сергия в его тяжелой отшельнической жизни, как известно из предшествующего рассказа, были:

1.      Василий Сухой.

2.      Онисим.

3.      Елисей, сын Онисима.

4.      Иаков, про прозванию Якута.

Позднее пришли под его благодатный кров:

5.      Архимандрит Симон, променявший власть на звание послушника Сергиева и за то удостоившийся быть участником видении Преподобного о судьбе его учеников

6.      Михей. Это был любимый келейник Преподобного Сергия, «возливавший», по выражению Епифания, «воду на руце его». Под руководством великого старца он взошел на высокую ступень духовного совершенства, как сие особенно видно из того, что он один из всех сподвижников Сергиевых удостоился видеть Матерь Божию, посетившую своего избранника. Кроткий ученик кроткого старца преставился еще при жизни своего аввы, 6 мая 1385 года. Мощи его почивают под спудом в небольшой церкви, устроенной в честь явления Богоматери Преподобному Сергию, свидетелем коего (видения) удостоился быть Преподобный Михей.

7.      Исаакий Молчальник. Преподобный Сергий желал поставить его строителем новооснованной обители на Киржаче, но любитель безмолвия упросил старца благословить его на подвиг молчания. По отзыву летописца, преподобный Исаакий отличался незлобием, необыкновенной кротостью и послушанием, любил читать Священное Писание и, смиряя тело свое строгим постом, стяжал благодатный дар слез. Он удостоился видеть Ангела, сослужившего Преподобному Сергию, скончался зимою 1388 года, за три года до кончины своего блаженного наставника, и погребен близ Троицкого Собора к востоку.

8.      Макарий, соучастник Исаакия в видении Ангела.

9.      Келарь Илия, «старец добрый и послушный»; скончался в 1384 году на Троицкой неделе.

10.  Экклесиарх Симон, видевший благодатный огонь, коим причащался Преподобный Сергий. О нем с похвалой отзывался сам Преподобный.

11.  Игнатий, вскоре после смерти Преподобного Сергия удостоившийся видеть его стоящим в церкви на своем месте и поющим с братией.

12.  и 13. Варфоломей и Наум, известные по явлению Преподобного Сергия во время осады Лавры.

14.  Александр Пересвет и

15.  Андрей Ослябя, названные в древних рукописных святцах преподобномучениками.

16.  Иоанникий, не упоминаемый в житии, но изображенный на древней иконе вместе с другими учениками Преподобного Сергия.

17.  Епифаний Премудрый, также изображен купно с своим наставником и прочими его учениками на иконе Троицкого Собора. Епифаний впоследствии был духовником в обители Сергиевой и оставил нам описание жития своего великого старца. Это был человек образованный для своего времени, много путешествовавший по святым местам и написавший, кроме жития Преподобного Сергия, похвальное ему слово, житие и похвальное слово в честь святителя Стефана Пермского, с которым он вместе жил в молодости своей, в Ростове, в монастыре Григория Богослова, именуемом «Затвор».

18.  Никон, подобный Михею удостоившийся сожития в одной келии со святым старцем и бывший  потом его преемником по игуменству. Древний жизнеописатель, говоря о его строгоподвижнической жизни, выражается, что его имя «яко священие некое обношашеся» еще во время его земной жизни. Имя сего ученика Сергиева так тесно связано с историей обители Сергиевой в первое время по кончине ее основателя, что о нем следует сказать подробнее, чем о прочих учениках великого старца. Никон был продолжателем дела Сергиева в его обители и, как видно из жития его, отошедший ко Господу наставник не переставал и по кончине своей благодатно руководить своим достойным учеником.

Родиной преподобного Никона (род. 1355 г) был город Юрьев Польский, не в дальнем расстоянии от обители Сергиевой. В ранней молодости слышал он о равноангельской жизни святого старца и пожелал видеть его и последовать по его стопам. И вот приходит он в обитель Пресвятой Троицы и просит Сергия принять его в число своих учеников. Но случилось то, чего, конечно, не ожидал проситель: Сергий не принял в Лавру  своего будущего преемника. «Дела святых, - замечает по сему случаю святитель Филарет, - и в малом велики, и в виде недоразумений премудры. Точно так же некогда поступил Евфимий Великий с Саввою Освященным, когда сей пришел в его Лавру в юном возрасте, и отослал его в подчиненный монастырь к преподобному Феоктисту. Несообразным находил он причислять к собору старейших иноков юношу, который требовал тогда отдельного руководства. Так, вероятно, рассуждал и Преподобный Сергий о юном Никоне. А может быть, провидя его особенные достоинства, старец пожелал поставить его в неожиданный подвиг послушания и смирения и вместе с тем хотел, чтобы тот, кому суждено – младшему начальствовать над старейшими подвижниками Лавры, явился к ним по крайней мере не юношей, а уже пресвитером. Как бы то ни было, авва послал юношу к ученику своему Афанасию в Высоцкий монастырь, что в городе Серпухове.

Нелегко было юному Никону понести это испытание его послушания. Святость и мудрость Сергия он знал; в Сергии он надеялся найти себе совершенного руководителя. Афанасия, по всей вероятности, Никоне не знал и не мог иметь к нему такой веры, какую имел к Сергию. Кто в подобных обстоятельствах не поколебался бы? Но Никоне не прекословил. Он согласился быть в удалении от Сергия, согласился быть учеником ученика, чтобы достигнуть большего смирения. Зато впоследствии никто не пользовался такой близостью к Сергию, как он, из послушания удалившийся от него! «Таков жребий беспрекословного послушника!» - замечает святитель Московский Филарет.

И Афанасий не без испытания принял Никона. Он устрашал его трудностями монашеского жития, но, видя его твердую решимость на все, наконец принял и облек в ангельский облик. Никон отдал себя руководству Афанасия, как самого Сергия, и за то скоро почтен был саном священства. Афанасий любил Никона как сына, но душа Никона стремилась в пустыню великого Сергия. Года через два после прибытия к Афанасию Никон стал просить своего наставника отпустить его к Сергию, и Афанасий охотно согласился. Старец с радостью встретил Никона и уже навсегда оставил в своей обители. Здесь он сначала проходил келарское послушание, а потом старец взял его в свою келию. В этой убогой келии Никон нашел для себя и высшее училище духовного любомудрия в беседах богомудрого Сергия, и новое поощрение подвигам в близком примере святого старца, и ограждение от искушений в его прозорливом руководстве, и подкрепление против немощей в его сильной молитве, и райское утешение в общении сей молитвы. Любящее сердце Сергия было дня Никона отверсткой дверью, откуда исходил к нему благодатный свет и мир; верное сердце Никона было также отверстою дверью для открытия Сергию помыслов и душевных движений, дабы никакое сомнение или смущение не уменьшило чистоты совести. Так почил на Никоне дух Сергия, и Сергий в последние годы сложил на Никона часть своих забот о братии, а потом, за шесть месяцев до кончины, и совсем передал Никону начальство над своей Лаврой.

Кто мог наполнить безмерную пустоту, оставленную в Лавре кончиной Преподобного Сергия, вопрошает святитель Филарет и отвечает: по крайней мере, никто лучше Преподобного Никона не мог уменьшить чувства сего лишения. Между прочим он положил себе за непременное правило: во-первых – в точности и с любовью выполнять все то, что учредил и заповедал святой основатель обители, и во-вторых – был первым на общих братских трудах. Он часто предлагал братии поучения в церкви и его слово дышало отеческой любовью и духовной мудростью. Кротостью в обращении, заботливым управлением и отеческими советами он не только приобрел любовь и уважение всей братии, но и далеко за ограду обители распространилось о нем благоговейное мнение и слава. Но эта слава очень тяготила его и устрашала. От своего великого наставника Сергия он научился только поневоле, ради блага других, начальствовать, а по влечению собственной души уединяться и безмолвствовать. И вот от молвы дел начальнических он удалился в особую келию, а как братия  много скорбела о том, то он предоставил им избрать другого игумена. Избран был Савва, бывший дотоле братским духовником, но через шесть лет и тот оставил начальствование в обители Сергиевой, и по просьбе Звенигородского князя Юрия Дмитриевича удалился в его удел, чтобы там основать новую обитель на «Стороже». Тогда братия слезными молениями убедили преподобного Никона снова принять на себя труды управления. И преподобный из любви к братии уступил их желанию, но с условием, чтобы ему не препятствовали известную часть дня посвящать богомыслию и слезной молитве.

Великий Сергий шел путем жестким, путем крайних лишений по своей доброй воле. Ученикам его пришлось идти путем нужд и лишений поневоле. В ноябре 1408 года к Москве подступил свирепый Едигей. Преподобный Никон молил Господа о защите обители и призывал на помощь своего наставника, дабы не погибли плоды трудов его пустынных. Раз, после долгой ночной молитвы, сел он для отдыха и задремал. Вдруг явились ему святители Петр и Алексий и с ними Преподобный Сергий. «Так угодно судьбам Божиим, - сказал Сергий, - чтобы нашествие иноплеменных коснулось сего места. Но ты, чадо, не скорби, не смущайся: искушение будет непродолжительно и обитель не запустеет, а распространится еще более». Преподав мир, святые стали невидимы. Преподобный Никон пришел в себя, поспешил к дверям келии и нашел их запертыми. Он отпер и вышел и увидел святых, идущих от его келии к церкви, чем и удостоверился, что это был не простой сон, а истинное видение.

Предсказание исполнилось. Обитель сожжена. Предупрежденные небесным известием, преподобный Никон и братия временно удалились из нее и сберегли от расхищения некоторые святыни, книги и келейные вещи Преподобного Сергия. 20 декабря, в день памяти святителя Петра, Едигей отступил от Москвы и скрылся в степях. Никон и братия возвратились на пепелище обители, которая через три года была отстроена заново, кроме церкви. Место, где погребен был Преподобный Сергий и где ныне стоит Троицкий Собор, преподобный Никон сберегал для будущего каменного храма, почему деревянный храм и был построен на том месте, где теперь церковь Сошествия Св. Духа. Этот храм был освящен в 1412 году 25 сентября, в день памяти Преподобного Сергия. И достойные видели, как святитель Алексий с Преподобным Сергием приходил освящать новые здания обители.

Преподобный Никон пользовался любовью и уважением князей: в 1401 году он крестил сына Дмитрия у князя Кашинского Василия Михайловича; в 1410 году, по просьбе Серпуховского князя Владимира Алексеевича, он свидетельствовал его духовное завещание; великий князь Василий Дмитриевич дал не его имя несколько жалованных грамот обители, которая при Никоне приобрела несколько земель частью вкладами, частью покупкой. Но всего более заботился преподобный об устроении душевного спасения себе и другим. Под его руководством братия усердно занималась списыванием богослужебных и отеческих книг.

Сладостнейшей наградой Никону за его труды для обители было открытие святых мощей великого учителя Преподобного Сергия. Это совершилось при копании рвов для каменного храма Пресвятой Троицы. Незадолго пред тем Преподобный Сергий сам повелел в видении одному благочестивому мужу, жившему близ обители, возвестить игумену и братии: «Вскую мя остависте толико время во гробе, землею покровена, воде утесняющей тело мое?» И вот 5 июля 1422 года, в присутствии крестного сына Сергиева князя звенигородского Юрия Дмитриевича, преподобный Никон изнес из  земли нетленные мощи отца своего и временно поставил их в деревянном храме. С благоговейной любовью и усердными молитвами созидался и украшался каменный храм, как место покоя для мощей великого Сергия, которые и были перенесены в него по освящении храма. Над украшением сего святилища потрудились преподобные иконописцы Даниил и Андрей Рублев, вызванные для сего из обители преподобного Андроника. И доныне стоит этот храм Никонова строения, не потрясаемый веками, освящая и ныне молящихся в нем. И до сих пор красуется в нем чудотворный образ Пресвятой Троицы, написанный преподобным Андреем.

Преподобный Никон скончался на 73 году своей жизни. Почувствовав приближение кончины, он призвал братию и дал ей последние наставления, в которых как бы слышалось завещание великого Сергия. Никон завещал братии строго соблюдать чин молитвы дневной и ночной, нечасто выходить из обители, быть мужественным в искушениях, повиноваться начальствующим, любить труд и безмолвие и ни одного бедного пришельца не отпускать с пустыми руками.

Наконец, приобщившись Святых Христовых Таин, уже в крайнем изнеможении умирающий старец благословил каждого и сказал: «Отнесите же меня  в светлую храмину, уготованную мне молитвами отца моего, - не хочу более здесь оставаться!» Видно, в откровении ему был показан блаженный покой, ему уготованный, хотя смиренный подвижник никому о том ясно не говорил. «Изыди, душа моя, - тихо промолвил он наконец, - идеже ты уготовано пребывалище; поиди радующися, Христос зовет тя!» И оградив себя крестным знамением, мирно почил о Господе 17 ноября 1428 года.

Его святое тело положено близ мощей Преподобного Сергия, и Богу, дивному во святых Своих, угодно было, чтобы это служило не только памятником их взаимной близости в жизни временной, но и знамением их взаимного общения в жизни вечной, ибо любовь святых, как любовь Божественная, не подлежит закону времени. Неоднократно Сергий и Никон вместе являлись и вместе чудодействовали…

ГЛАВА XX

УЧЕНИКИ И СОБЕСЕДНИКИ СЕРГИЕВЫ В СВОИХ ОБИТЕЛЯХ

Радуйся, светильниче многосветлый,

возведый ко Христу монахов множества. (Икос Минеи)

Учениками и духовными друзьями Преподобного Сергия основано до 40 монастырей; из них, в свою очередь, вышли основатели еще до 50 монастырей, так что духовное потомство великого Радонежского подвижника распространилось по всей Северо-Восточной Руси, повсюду зажигая благодатный свет просвещения христианского. В настоящем очерке мы не можем представить полной картины распространения монашества из обители Сергиевой и ограничимся здесь краткими сведениями об учениках и собеседниках Преподобного Сергия, основавших свои обители и имевших с ним личные отношения.

Одним из первых учеников и постриженцев Преподобного Сергия был преподобный Авраамий Галицкий, называемый в наших месяцесловах также Городецким и Чухломским. Судя по тому, что он, по свидетельству рукописного жития, скончался 20 июля 1375 года в глубокой старости, надо полагать, что он был летами много старше Преподобного Сергия, которому в это время было только 56 лет. В обители Радонежского Авраамий трудился в хлебнее и поварне, носил дрова и воду для братии, а потом был удостоен сана пресвитерского. Желая высшего подвига, он испросил у великого старца благословение и удалился в дикую тогда страну Галицкую. Здесь на одной горе, близ Галицкого озера, он обрел чудотворную икону Богоматери Умиление сердец и поставил себе часовню и келью. Когда его убежище стало известно Галицкому князю Дмитрию Федоровичу, он принес по просьбе сего князя обретенную им святыню в Галич, куда прибыл по озеру в рыбачьей лодке. Народное предание говорит, что там, где плыл преподобный, еще и теперь видна струя, отличающаяся от прочих и называемая Авраамиевою. В Галиче от святой иконы было много чудес, почему усердный князь дал средства преподобному построить на месте явления сей иконы монастырь в честь Успения Пресвятой Богородицы, а самого Авраамия убедил быть игуменом сей обители. Много потрудился здесь святой игумен надо обращением дикого племени чудского к Христовой вере, и Матерь Божия видимо помогала ему в том обильными чудесами от святой Своей иконы. Когда обитель стала очень многолюдна, преподобный удалился верст на 70; ученики нашли его и здесь, и скоро основана была другая обитель – Положения пояса Богоматери (село Озерки). Затем Авраамий удалился на реку Вига и основал там монастырь во имя Собора Богоматери. Наконец он ушел и отсюда и в 20 верстах от Вигской обители построил четвертую обитель в честь Покрова Пресвятой Богородицы, где и почил о Господе. Так переносим был сей светильник смирения с одного места на другое и везде возжигал светочи духовной жизни.

Преподобный Павел Обнорский или Комельский, родом москвич, постриженец одного из приволжских монастырей, был также одним из первых учеников Преподобного Сергия. Подобно Авраамию, он проходил в обители великого старца послушания и в кухне, и в трапезе, - был и в келейном послушании у самого игумена Сергия. Так трудился он несколько лет. Потом испросил у старца благословение жить в уединении в окрестных лесах. Чрез 15 лет такой жизни, когда его стали посещать братия, он снова просил у Преподобного  Сергия благословения уйти в пустыню уже более отдаленную. Святой старец дал ревностному ученику любителю безмолвия медный крест на благословение, и Павел, после долгих странствий по пустынным местам, остановился наконец в Комельском лесу. Над речкой Грязовицей Павел избрал себе дупло старой липы вместо келии и 3 года подвизался тут, никому неведомый. Потом он перешел на реку Нурму и здесь поставил келию немного просторнее оставленного дупла. Преподобный Сергий Нуромский, также ученик Сергия Радонежского, однажды пришел к нему и увидел вот что: стаи птиц вились около Павла, иные из них сидели на голове и на плечах его, и он кормил их из рук; тут же стоял медведь, ожидая себе пищи от пустынника; лисицы и зайцы бегали кругом, ожидая того же… Вот жизнь невинного первого человека! Когда стали и сюда приходить к нему любители безмолвия и просили позволения жить с ним, то он стачала не соглашался, а потом, вспомнив советы наставника  своего Преподобного Сергия Радонежского, испросил у митрополита Фотия благословения на устроение общежительного монастыря во имя Живоначальной Троицы. По глубокому смирению он не принял священного сана. Стодвенадцатилетним старцем, лежа на смертном одре, 6 января 1429 года он со слезами повелел братии о сожжении в тот день Костромы татарами, а 10 января отошел ко Господу.

В 4 верстах от пустынного жилища преподобного Павла подвизался его друг и духовный отец преподобный Сергий Нуромский. Он был родом грек, пришел в Радонежскую пустыню к Преподобному Сергию с Афонской горы и долго жил под руководством великого отца иноков. По его благословению, он основал на реке Нурме монастырь Преображения Господня. Сергий и Павел часто посещали друг друга, причем Павел, из уважения к Сергию, провожал его обыкновенно на две трети расстояния от своей обители. Место, где расставались старые друзья, ознаменовано часовней. Преподобный Сергий скончался 7 октября 1412 года.

В 20 верстах от обители преподобного Павла была обитель Воскресения Христова, основанная еще раньше Павловой учеником Преподобного Сергия Радонежского Сильвестром Обнорским. Долго подвизался здесь на берегу Обноры, в глухом лесу этот угодник Божий, пока не нашел его одни заблудившийся поселянин. После того около его пустынной келии стали селиться ревнители духовного подвига и основалась обитель. Святитель Алексий благословил построить храм во имя Воскресения Христова. Преподобный Сильвестр часто удалялся в глухое место дремучего леса, которое и теперь называется заповедной рощей. Оттуда по временам выходил он для беседы с посетителями на то место, где теперь часовня. Скончался он в 1379 году, 25 апреля.

Преподобные Андроник и Савва. Преподобный Андроник, «тихий, кроткий, смиренный», по отзыву летописца, был родом из той же Ростовской области, из которой происходил его великий авва. Святой наставник очень любил своего святого ученика за его добродетели и безответное послушание и особенно молил о нем Бога, чтобы покрыл эту невинную душу от вражеских козней и помог ему довершить свое течение до конца. Андроник давно питал в душе желание основать свою общежительную обитель и не  таил сего желания от старца. Мы видели, как это святое желание исполнилось, когда святитель Алексий испросил у Преподобного Сергия сего ученика для устроения обители Всемилостивого Спаса. Место было избрано в семи верстах от Кремля, на речке Яузе, и сам Преподобный Сергий приходил благословить это место. А в 1361  году обитель была окончена строением. Великий старец не раз приходил сюда к любимому своему ученику и подкреплял его в подвиге своими беседами. Однажды великий подвижник зашел сюда поклониться образу Спаса (который был принесен святителем Алексием из Царьграда) перед отправлением в дальний путь, в Нижний Новгород (в 1365 г), и при прощении долго беседовал с Андроником. Впоследствии на месте их разлуки была поставлена часовня: это на пути во Владимир. Под руководством преподобного Андроника воспитались: его спостник и преемник по игуменству преподобный Савва и знаменитые иконописцы: Андрей Рублев и Даниил, которые расписывали придворный Благовещенский собор и соборные храмы во Владимире и Сергиевой Лавре. И поныне стоит на правой стороне царских врат Троицкого Собора чудотворная икона Пресвятой Троицы, написанная преподобным Андреем.

В одно время с Андрониковым монастырем (в 1361 г) возникла обитель Пешношская, основанная пустыннолюбивым Мефодием. В младые годы пришел он к Преподобному Сергию и жил несколько лет под его руководством. Потом, по благословению старца, он уединился в глушь дубового леса за рекой Яхромой и на небольшом возвышении среди болота поставил себе келью. Когда около него стали собираться братия, Преподобный Сергий, посетив его, посоветовал ему построить обитель и храм на другом, более сухом месте и благословил то самое, где теперь стоит эта обитель. Преподобный Мефодий сам трудился при ее построении, пеш нося деревья через реку. Оттого обитель получила наименование Пешношской, а речку прозвали Пешношей. По временам преподобный Мефодий для безмолвия уединялся за 2 версты от обители, и сюда приходили к нему для духовной беседы Преподобный Сергий. Отсюда эта местность названа Беседою, и здесь стоит часовня. «Собеседник и спостник» Преподобного Сергия Мефодий преставился спустя 8 месяцев после кончины своего великого старца, 14 июня 1392 года.

Преподобный Феодор, в миру Иоанн, племянник Преподобного Сергия, в юности постриженный им, был одним из самых усердный и любимых его учеников. Удостоенный сана священства, он возымел желание основать свой общежительный монастырь и открыл свою мысль богомудрому дяде-наставнику. Преподобный Сергий благословил его на это дели и даже сам пришел осмотреть избранное им на высоком берегу Москвы-реки место для обители. Это было около 1370 года. Слава о святой жизни Федора скоро собрала около него много братии. Великий князь избрал себе Федора в духовники и посылал с поручениями по делам церковным к Вселенскому Патриарху; митрополит Алексий относился к нему с отеческой любовью, и Киприан писал ему послания вместе с Преподобным Сергием. Высокое положение, в какое был поставлен Феодор, тревожило его святого дядю, который «болезновал о чести и славе его» и молился, «во еже совершити ему течение без преткновения». Великий отец иноков почитал обитель Симоновскую родственную о Христе своей Радонежской обители, и когда потребность и польза вызывали его в Москву, он приходил прямо в Симонов монастырь, где для него устроена была даже особая келия. Любитель смирения и труда, он и здесь вместе с братиею возделывал собственными руками землю для огородов, насаждал деревья, копал пруды и кладези. Плодом его труженической жизни явился находившийся недалеко от монастыря на ровном возвышенном песчаном месте обширный и глубокий пруд, обнесенный валом и обсаженный березами. Общее предание Москвы уверяет, что этот пруд ископан руками первых святых подвижников на Симонове и что в сих трудах принимал живое участие Преподобный Сергий. Оттого и назван был пруд Сергиевым.

Преподобный Феодор впоследствии был архиепископом в Ростове, где, несмотря на кратковременное управление паствой, оставил о себе вековечный памятник основанием Богородице-рождественского женского монастыря. Он скончался 28 ноября 1394 года.

Из Симоновской обители вышил два подвижника Белозерских, Кирилл и Ферапонт, которые оба пользовались наставлениями Преподобного Сергия. Первого из них привел сюда друг Сергиев, преподобный Стефан Махрищский. Когда Преподобный Сергий приходил в Симонов, он прежде всех посещал Кирилла в хлебнее. Прозорливый старец видел, кем будет Кирилл впоследствии, и с любовию беседовал с ним о спасении души. После Феодора Кирилл некоторое время был настоятелем Симоновской обители, но потом по любви к безмолвию удалился в уединенную келию на Старом Симонове, а оттуда вместе с другом своим Ферапонтом ушел в пределы Белозерские. Там Кирилл положил основание общежительной обители Успения Пресвятой Богородицы (в 1397 г), а Ферапонт основал тоже общежительный монастырь Рождества Богородицы (1398 г). В 1408 году преподобный Ферапонт, по желанию Можайского князя Андрея Дмитриевича пришел в Можайск и здесь в версте от города основал Лужецкий монастырь, в котором и почил в 1426 году 27 мая. А преподобный Кирилл скончался в 1427 году 9 июля.

Около 1373 года князь Владимир Андреевич, основатель Серпухова, пожелал устроить в этом городе иноческую обитель, как лучшее училище благочестия. Он пригласил к себе Преподобного Сергия и просил его совета. Святой старец благословил доброе намерение князя и вместе с ним осмотрел место будущей обители. Место это называлось Высоким, потому что находилось на возвышенном берегу реки Нары, близ Оки, в лесу, в версте от города. 2 декабря 1373 года Преподобный Сергий заложил храм обители в честь Зачатия Богоматери праведною Анною. Князь просил старца оставить строителем новой обители пришедшего с ним ученика, преподобного Афанасия. Афанасий, в миру Андрей, еще в юности пришел к угоднику Божию в его Радонежскую пустынь, и старец очень любил его за его безответное послушание и смирение. Преподобному Сергию жаль было отпускать от себя Афанасия, а блаженному Афанасию не хотелось расстаться с богомудрым Сергием, но – «так угодно Господу», сказал старец, и Афанасий повиновался. При содействии благочестивого князя обитель скоро окончена была строением, и к Афанасию собралось много братии. Преподобный Сергий не раз посещал своего ученика в Серпухове и прислал сюда своего будущего преемника преподобного Никона, который и был здесь первым иноком, а потом и пресвитером. Князь построил в обители каменный храм, и митрополит Киприан сам освятил его. С этого времени между святителем и Высоцким игуменом установилась самая тесная духовная дружба: Киприан не раз писал Афанасию самые дружеские послания, а искренне преданный ему игумен разделял скорби святителя, сопутствуя ему в Киев и Царьград. В 1387 году преподобный Афанасий купил себе в Константинопольском Предтечевском монастыре келию и остался там с несколькими учениками своими навсегда. Он много потрудился над переводом и списыванием святоотеческих творений (известен написанный им устав «Око церковное»), присылал из Царьграда в свою обитель иконы и скончался там около 1401 года. В Высоцком монастыре его преемником по игуменству был соименный ему ученик Афанасий, прославившийся по кончине чудотворениями. Из других его учеников известен преподобный Никита.

Год спустя после основания Серпуховской обители Преподобный Сергий положил начало уже известной читателям обители на Киржаче. Здесь первым игуменом был его ученик преподобный Роман, скончавшийся 29 июля 1392 года.

В 1378 году был основан Стромынский монастырь Успения Богоматери на реке Дубенке; первым его игуменом или строителем был преподобный Леонтий, ученик Преподобного Сергия. В 1381 году, спустя три года после славной победы Куликовской, великий князь Дмитрий Иванович основал другой Дубенский Успенский монастырь, что «на острову», где игуменствовал преподобный Савва, также ученик Преподобного Сергия, изображенный в Успенском Соборе Троицкой Лавры с закрытым правым глазом. В благословение сей обители великий старец дал, как гласит предание, икону Пресвятой Богородицы Кипрскую.

Преподобный Афанасий пустынник, «зовомый железны посох», подвизался на месте, где потом был основан Череповецкий Воскресенский монастырь.

Преподобный Ксенофонт Тутанский основал Тутанский Вознесенский монстырь на берегу реки Тьмы, в 30 верстах от Твери. Память его местно чтится 26 января.

Преподобный Ферапонт Боровенский основал Успенский Боровенский монастырь в 10 верстах от города Мосальска (Калужской губернии). По преданию, Преподобный Сергий благословил Ферапонта иконою Успения Богоматери; Ферапонт пришел с нею в окрестности погоста Боровенска; утружденный от пути, он лег под тенью одного из вековых деревьев, поставив на нем образ. Но проснувшись, не нашел его на своем месте; долго искал он икону и наконец наше в лесной чаще, на одной сосне. До трех раз повторялось чудесное исчезновение иконы и обретение ее на одном и том же месте. Преподобный принял это событие за указание, что Пресвятая Богородица благоволила избрать сие место для обители, и поселился тут. Скоро собрались около него любители отшельничества, и обитель основалась. Год кончины преподобного Ферапонта неизвестен.

Преподобный Савва Сторожевский по кончине Преподобного Сергия и по удалении преподобного Никона на безмолвие шесть лет управлял Лаврой Преподобного Сергия. Памятником его попечений об обители Преподобного Сергия служил источник, изведенный его молитвами и называемый Саввиным (близ церкви Воскресения Христова в Кокуеве). По желанию Звенигородского князя Юрия Дмитриевича, в 1398 году Савва основал близ Звенигорода на горе Стороже монастырь во имя Рождества Богородицы, в котором и почил 3 декабря 1406 года.

Преподобный Иаков Железноборский или Галицкий, родом из Галицких дворян Амосовых, почти до самой кончины Преподобного Сергия жил в его обители, а потом поселился в глухом лесу у железных источников, в 30 верстах от Галича. В 1415 году случилось ему быть в Москве, где имел он пребывание в Предтеченском, под Бором, монастыре. В то время великая княгиня Софья Витовтовна, супруга великого князя Василия Дмитриевича, страдала родами; великий князь послал просить молитв у подвижника Иакова, и преподобный предсказал посланным, что супруга великого князя родит ему наследника престола. София родила сына, и благодарный великий князь дал Иакову средства построить монастырь во имя Предтечи на месте его подвигов. Иаков скончался в 1422 году 11 апреля.

Преподобный Григорий Голутвинский – первый игумен Голутвинского монастыря в Коломне. В этой обители, основанной около 1385 года в честь Богоявления Господня, хранился посох Преподобного Сергия, с которым он, по преданию, встречал после победы Дмитрия Донского.

К ученикам Преподобного Сергия причисляют: преподобного Пахомия Нерехтского, основателя Троицкого Сыпанова монастыря близ Нерехты, Костромской губернии, скончался 23 марта 1384 года; преподобного Никиту Костромского, основателя Богоявленского монастыря в городе Костроме, и преподобного Никифора Боровского, изображенного на иконе Троицкого Собора.

Современные Преподобному Сергию подвижники благочестия высоко ценили его духовную опытность и дорожили его мудрыми советами и наставлениями. Отсюда – целый сонм его святых друзей и «собеседников». И как сладостно звучит для сердца это умилительное наименование! Все они более или менее от него заимствовали свое иноческое образование, потому что «не в меру излилась благодать Божия на сего избранника, и он, смиренно стараясь быть ниже других, невольно превозмогал их обилием своих духовных дарований, которые так высоко и, можно сказать, одиноко поставили его над ликами иночествующих своего века и последующих». Поименуем здесь более известных из них.

Преподобный Димитрий Прилуцкий, основатель обители Прилуцкой, близ самой Вологды. В первый раз он познакомился с Преподобным Сергием, вероятно, в 1354 году, когда Преподобный Сергий приходил в Переяславль просить игумена для своей обители и, сколько ни отказывался, был сам посвящен в сан игумена епископом Афанасием. Преподобный Димитрий в то время подвизался в основанном им Никольском монастыре на берегу Переяславского озера. Весьма вероятно, что он упросил Преподобного Сергия и остановиться в его обители. С того времени он часто ходил к Преподобному Сергию. Из Переяславля в 1371 году он удалился в Вологодские пределы и там основал первую в той области общежительную обитель во имя Спасителя. Почил 11 февраля 1392 года.

Преподобный Стефан Махрищский, о котором уже говорилось выше (гл. 18).  Подобное тому, что потерпел Преподобный Сергий в своей обители, случилось и с его святым другом: против него вооружились соседние жители, братья Юрковские, и грозили его убить. Давая место гневу, кроткий Стефан тайно ушел в Вологодские леса и здесь, на реке Авнеже, основал пустынную обитель Пресвятой Троицы. Вызванный великим князем Московским опять на Махру, он оставил там двух учеников: Григория и Кассиана. Преставился 15 июля 1406 года.

Преподобный Павел и Феодор Ростовские. Когда Преподобный Сергий (в 1363 году) был на своей родине в Великом Ростове, сии подвижники просили его избрать им место для обители и благословить начало их святого дела. Углубившись в непроходимые тогда лесные дебри, окружавшие Ростов, Преподобный Сергий избрал место на берегу реки Устья и сказал пустынникам: «Призрит Бог и Пресвятая Богородица на место сие». Тут и был основан Борисоглебский монастырь. Феодор основал еще Никольский монастырь на реке Ковже, впадающей в Белое озеро. Он скончался 22 октября 1419 года. Вскоре после него преставился и Павел.

Преподобный Дионисий, архиепископ Суздальский, постриженец Киевский, основатель Печерского Вознесенского монастыря на берегу Волги, в 5 верстах от Нижнего Новгорода. Скончался 15 октября 1384 года в Киеве.

Преподобный Евфимий, ученик Дионисия, во время своего пребывания в Суздале неоднократно приходивший к Преподобному Сергию для духовного собеседования с ним. Он основал две обители: Васильевскую, в пяти верстах от Гороховца, и известный Спасо-Евфимиев  монастырь в Суздале. Почил 1 апреля 1405 года.

Святитель Стефан Пермский основал 3 обители: на устьях Выми, Вычегды и Сысоли.

Святитель Михаил Смоленский, ученик Преподобного Феодора Симоновского, или Ростовского чудотворца.

Блаженный Епифаний, упомянув об основании Преподобным Сергием некоторых монастырей, замечает: «Не толико же святый Сергий монастырей постави, елико зде написахом, но многи монастыри возвдиже на славу Божию и Пречистыя Богородицы, и своя ученики постави в тех монастырях начальствовати». Из вышеприведенного списка учеников и собеседников Преподобного Сергия видно, что действительно Епифаний о многих из них не упоминает вовсе. Но и наш список, конечно, далеко не полон. Так известно, например, что на обратном пути из Нижнего Новгорода в 1365 году Преподобный Сергий положил основание Георгиевской пустыни в Гороховецком уезде на берегу реки Клязьмы. Нет сомнения, что в этой пустыни первыми подвижниками были ученики или собеседники великого отца иноков, но кто именно, сведений не сохранилось. Известно также, что еще великий князь Дмитрий Иванович Донской пожаловал Преподобному Сергию в самом Кремле, близ своего дворца, место для келии и церкви на случай пребывания его в Москве и что впоследствии тут существовал Богоявленский монастырь, но кто был строителем сего монастыря, неизвестно. В Рязанском Троицком монастыре сохранилось предание об основании его Преподобным Сергием в то время, когда он приходил в Рязань для примирения князя Олега с Московским великим князем, но никаких подробностей о его построении не сохранилось. О многих обителях, вероятно, до нас не дошло преданий. Если, например, села, в которых находят могильные плиты с именами погребенных под ними иноков, хотя никаких воспоминаний исторических, никаких даже преданий о существовании в этих местах монастырей нет. Но уже одни эти надгробные плиты свидетельствуют, что тут были «монастырьки», которые, конечно, имели свое благодатное действие на окрестных жителей и служили проводниками духа православного подвижничества в народную среду, и это действие, как бы оно ни было ограничено в смысле пространства, было важно уже потому, что сказывалось постоянно, становилось повседневным… А если мы примем во внимание вышеприведенный список учеников и собеседников Сергиевых, то с большой вероятностью можем предположить, что и число духовных питомцев Преподобного Сергия, и число обителей, основанных ими и их учениками, было несравненно более, чем сколько нам известно на основании свидетельства исторического предания.

Древнему избраннику Божию, великому отцу верующих было некогда сказано: воззри на небо и изочти звезды, аще возможеши исчести я… тако будет семя твое (Быт. 15, 5). И Преподобному Сергию, великому отцу иноков, было показано в видении множество птиц и сказано: «Посмотри кругом!.. Так умножится число учеников твоих!» И сбылось это обетование небесное. Точно птички райские, разлетелись птенцы Сергиевы из родного гнезда Радонежского по всему востоку и северу Русской земли и прославили Господа своего дивной жизнью – будто звезды по небу полуночному, рассыпались они по лицу родной земли и ярко горят по всему необъятному пространству ее пределов северных. И пока не заслонят собою этого дивного сияния суетные облака мудрований человеческих, пока будет веять на Руси дух истинного подвижничества, дотоле не будут страшны ей никакие напасти, ибо семя свято – стояние ея!..

ГЛАВА XXI

ЖИТИЯ РОДИТЕЛЕЙ ПРЕП. СЕРГИЯ, СХИМОНАХА КИРИЛЛА И СИХИМОНАХИНИ МАРИИ.

        Радуйся, родителей благих добрый и избранный плод (Акафист, икос 1)

Среди сонма святых земли Русской особенно тихим и кротким светом сияют из глубины веков образы святых родителей преподобного Сергия Радонежского, вот уже шесть столетий глубоко почитаемых русским народом, преподобных Кирилла и Марии. Яркий пример христианского благочестия, целомудренного супружества, воспитания детей в вере и благонравии доныне являют они нам своим богоугодным житием.

До нас не дошли подробные свидетельства ни о их родителях, ни о детских и отроческих годах, ни о времени вступления в супружество. Известно лишь, что благочестивые супруги Кирилл и Мария принадлежали к знатному боярскому роду. В начале XIV века они жили недалеко от Ростова Великого, в небольшом селении Варницы, где находилось из поместье. Преподобный Кирилл состоял на службе у ростовских удельных князей. Тяжелые были тогда времена. За грех междоусобных кровопролитий Русь пала под ударами монгольской Орды. Народ страдал от своеволия грубых и гордых татарских чиновников, убивавших и творивших прочие беззакония.

Князьям то и дело приходилось ездить на поклон в Орду. Не раз и боярин Кирилл сопровождал своего князя в этих опасных путешествиях. Перед отъездом обычно писали завещание и прощались с близкими, так как многие русские люди там и головы свои слагали за веру Православную. Можно только догадываться, сколько скорби испытывала преподобная Мария, провожая мужа каждый раз как бы на смерть, сколько слезных молитв возносила она к Богу о нем и малолетнем их сыне Стефане. И не тщетны были эти молитвы. Господь хранил преподобного Кирилла. Супруги строго соблюдали все уставы церковные, любили храм Божий, особенно заботились о делах милосердия: помогали бедным, принимали странников, раздавали щедрую милостыню.

Суете княжеского двора они предпочитали простую уединенную жизнь в своем поместье, не пренебрегали и обычными сельскими трудами.

Впоследствии на том месте, где, по преданию, находился дом преподобных Кирилла и Марии, ростовский архимандрит Ефрем основал в 1427 году монастырь с соборным храмом в честь Живоначальной Троицы.

Необыкновенное знамение предшествовало рождению второго сына в благочестивом семействе. Однажды, когда его мать была в церкви, ребенок, к великому изумлению всех присутствовавших, трижды воскликнул громким голосом в материнском чреве: в начале чтения Евангелия, перед чтением Херувимской песни и в момент, когда священник возгласил: «Вонмем, Святая святым!» Духовно чутким сердцем своим поняла Мария, что явление это не случайно, и замешательство и ужас сменились убеждением, что это было особое указание Божие, которое она восприняла как призвание, и всеми силами души откликнулась на него.

Зная, что родители могут еще до рождения детей своих сообщить им задатки добра и привить с молоком добрые нравы, она «блюла себя от всякой скверны и от всякой нечистоты, постом ограждала себя, и всякой пищи скоромной избегала, и мяса, и молока, и рыбы не  ела, лишь хлебом, и овощами, и водой питалась». Часто, удаляясь от людских взоров, благочестивая мать со слезами горячо молилась о будущей судьбе своего младенца. «Господи! Спаси меня, соблюди меня, убогую рабу твою, и младенца этого, которого ношу я во утробе моей, спаси и сохрани! Ты, Господи, охраняющий младенцы, да будет воля Твоя, Господи! И да будет Имя Твое благословенно во веки веков. Аминь».

3 мая 1314 года праведных родителей посетила великая радость: Господь дал им сына. Через сорок дней супруги принесли его в церковь, чтобы совершить над ним таинство Крещения. Благоговейный иерей Михаил, погружая младенца в купель, ощутил особую благодать Божию. Мальчика назвали именем апостола Варфоломея. Услышав рассказ Кирилла и Марии о чудесном событии в храме, иерей произнес знаменательные слова о том, что младенец «будет сосудом избранным, обителью и слугой Святой Троицы».

Вскоре Мария стала замечать в младенце нечто необыкновенное: когда ей случалось вкушать мясную пищу, ребенок не брал сосцов ее. То же повторялось по средам и пятницам. Иногда день, иногда два дня младенец не ел. Страх вместе со скорбью овладевал матерью и родственниками ее. И наконец они поняли, что не хочет дитя пить молоко, когда мясом питается кормящая его.

Взращенный постом во чреве матери, младенец и по рождении как будто требовал от матери поста. И Мария, действительно, стала еще строже поститься: она совсем оставила мясную пищу, и лишь после этого младенец, кроме среды и пятницы, питался молоком матери.

После Варфоломея у Кирилла и Марии родился третий сын Петр. Своих детей супруги воспитывали в Законе Божием, благочестии и целомудрии. Когда пришло время, боярин Кирилл отдал своих сыновей учиться грамоте. В то время на Руси воспитание детей велось в строго церковном духе, на чтении житий святых, под сенью храма Божия. Вся жизнь устроялась по Евангелию Христову, в благочестии и святыне, поэтому и нередко можно было встретить горячее детское благочестие, продолжительные со слезами молитвы, любовь к богослужению, усердное стремление подражать подвигам святых отцов. Обучение грамоте считалось делом священным, так как преподавалось толкование для уразумения Божественных Писаний и Таин Божиих. Школы грамотности учреждались попечениями епископов, которые поставляли только верующих, благочестивых и нравственных учителей. Они были примером для учеников, так как и сами любили Бога, любили закон Божий.

Епископом Ростовским тогда был Прохор, муж учительный и благочестивый. Под его руководством проходило обучение сыновей боярина Кирилла. Стефан и Петр учились успешно, а Варфоломею грамота не давалась, о чем печалились и родители, и отрок. Часто уединялся Варфоломей и проливал горькие слезы о своей неспособности. По ночам он вставал с постели и в горячей молитве испрашивал себе у Бога дар понимания науки. И Господь услышал молитвы святого отрока. Посланный однажды отцом в поле искать лошадей, Варфоломей увидел под дубом молящегося старца-монаха. Ему он высказал свою сердечную скорбь, прося святых молитв о даровании ему способности к учению. Старец, воздев руки, помолился о нем и дал отроку частицу святой просфоры «в знаменование благодати Божией и разумения Святого Писания». Варфоломей, зная, с какой радостью и любовью принимают родители странников и особенно монахов, упросил его посетить их дом.

 Приняв благословение от старца, Кирилл и Мария предложили ему радушное угощение. Но гость сказал, что прежде следует вкусить пищи духовной, и направился в моленную, которая раньше имелась в каждом доме благочестивых князей и бояр. Старец дал Варфоломею книгу в руки, хотя тот отговаривался неумением, и велел ему читать псалмы. Произошло чудо: отрок начал читать спокойно и внятно. Родители же и братья его, услышав это, «удивились неожиданному его разуму и мудрости и прославили Бога, давшего ему такую благодать».

 Святой гость благословил праведных хозяев и возвестил пророчески, что сын их «будет некогда обителью Пресвятой Троицы и многих приведет за собою к уразумению Божественных заповедей». Благочестивые бояре проводили странника за ворота, и вдруг он стал невидим. Они же, недоумевая, решили, что это ангел послан бы даровать отроку знание грамоты. В трепете возвратились они домой, сохраняя слова небесного посланника в сердцах своих. С Варфоломеем же произошла чудесная перемена: какую бы книгу ни раскрыл он – тотчас же начинал читать ее без всякого затруднения, понимая и смысл прочитанного. «Достоин был даров духовный сей отрок, который от самых пелен Бога познал и Бога полюбил… Он жил, во всем повинуясь своим родителям: старался повеления их исполнять и ни в чем не ослушиваться их, как и Святое Писание говорит: «Чти отца и мать свою и будешь долголетен на земле».

 Подрастая, Варфоломей, как и в первые дни своей жизни, по средам и пятницам не вкушал никакой пищи, а в остальные дни питался только хлебом и водой. Он уклонялся от детских игр, шуток, смеха и пустословия, любил храм Божий и чтение священных книг, часто целые ночи проводил без сна в молитве. Видя такие подвиги своего сына, Мария сильно опасалась, что суровый образ жизни может повредить его здоровью, и убеждала сына смягчить строгость поста и своих подвигов. Но юный подвижник со смирением просил ее не отклонять его от воздержания, которое так сладко и полезно для его души. Удивилась мать разумному ответу отрока и более уже не мешала его доброму намерению, тем более, что и здоровье его нисколько не страдало от воздержания и поста.

Благочестивый боярин Кирилл под старость стал терпеть немалую нужду. Частые путешествия со своим князем в Орду, тяжелые дани и непосильные подарки ордынским вельможам, без чего не обходились эти путешествия, жестокий голод, и больше всего, как говорит преподобный Епифаний, «великая рать», или нашествие Туралыково в 1327 году, все это вместе отозвалось крайне неблагоприятно на его состоянии и довело его почти до нищеты. Земля Ростовская истощена была частыми набегами татар, а неурожайные годы вконец довершили оскудение. Многие ростовские жители стали покидать родные места, в числе их переселился и боярин Кирилл со всем своим семейством. По Промыслу Божию, семейство переехало в почти неизвестный тогда край, в село Радонеж, и поселилось там близ церкви Рождества Христова.

 По обычаю того времени, Кирилл должен было получить поместье, но сам он, по старости, уже не мог нести службы, и потому обязанность эту принял на себя старший сын его Стефан, который, вероятно еще в Ростове, женился. Младший из сыновей Кирилла Петр также избрал супружескую жизнь, Варфоломей же, всей душой стремился к жизни подвижнической. «Отпусти меня,  батюшка, с благословением, - говорил он, - и я пойду в монастырь». «Помедли чадо, - отвечал ему на это отец, - сам видишь, мы стары и немощны, послужить нам некому. У братьев твоих немало забот о своих семьях. Мы радуемся, что ты печешься, как угодить Господу Богу. Это намерение благое. Только послужи нам немного, проводи нас в могилу, тогда и иди с Богом в обитель святую». Так отвечал ему святой Кирилл, указывая на старость свою и своей супруги, а втайне, вероятно, имея в виду молодость сына, тем самым давал ему время еще испытать самого себя и утвердиться в святом намерении.

 И благодатный сын повиновался. Он прилагал все свое старание угодить престарелым родителям, чтобы упокоить их старость  и заслужить себе их благословение и молитвы. Между тем дух иночества нечувствительно сообщался от сына к родителям. В то время на Руси среди людей всех сословий был распространен благочестивый обычай принимать под старость монашество, чтобы приуготовить и очистить душу свою для жизни вечной. Последовали этому обычаю и праведные супруги.

 В трех верстах от Радонежа находился Покровский Хотьков монастырь, который при недостатке монастырей в Московском княжестве в то время был обителью и старцев и стариц. Здесь, приняв сначала монашеский постриг, а затем схиму, преподобные Кирилл и Мария в непрестанной молитве и богомыслии проводили последние годы своей жизни. Есть предположение, что перед смертью они благословили Варфоломея на иноческий подвиг двумя иконами: Божией Матери Одигитрии и святителя чудотворца Николая.

 Почти в то же время произошла важная перемена и в жизни их старшего сына Стефана. Жена его Анна умерла, оставив ему двух сыновей – Климента и Иоанна. Похоронив супругу в Покровском монастыре, Стефан не пожелал уже возвращаться  в мир, но остался в Хотькове, чтобы принять монашество и вместе с тем послужить своим немощным родителям. Отягощенные болезнями и старостью схимники-бояре не долго подвизались в своем новом звании. Около 1337 года они с миром отошли к Господу. Дети почтили их слезами сыновней любви и похоронили под сенью той же Покровской обители, которая с того времени сделалась последним приютом и усыпальницей рода Сергиева. Здесь же впоследствии был погребен и младший сын преподобных Кирилла и Марии – Петр с супругой Екатериной.

 Отдавая последний долг, Варфоломей неотлучно провел в Хотьковом монастыре сорок дней, поминая новопреставленных родителей на Литургии и панихидах. Помня о их страннолюбии, он все эти дни кормили нищих и раздавал милостыню. Благодатная радость, которой наполнилось сердце юноши после молитв о родителях, свидетельствовала о том, что их праведная жизнь была угодна Богу. Оставшееся наследство поручил он младшему брату Петру, а сам с родительским благословением – моленными иконами и книгами – решил искать пустынного жития.

 Он уговорил старшего брата инока Стефана идти вместе с ним. Подражая древним подвижникам, они поселились в дремучем лесу на горе Маковец, поставили крест, построили церковь и келию. По благословению митрополита Феогноста церковь была освящена во имя Живоначальной Троицы в 1340 году.

Не выдержав трудностей пустынного жития, Стефан ушел в Москву в Богоявленский монастырь, где приобрел келию и стал жить, усердно подвизаясь в добродетели. Вскоре митрополит Феогност назначил Стефана игуменом Богоявленской обители, а великий князь и знатные бояре избрали его своим духовником.

Однако, что казалось Стефану тяжким и нестерпимым, то было легко и приятно для Варфоломея, душа которого с детства пылала Божественным огнем. И Господь хранил его Своей благодатью среди дремучих лесов Радонежских. 7 октября 1342 года игуменом Митрофаном Варфоломей в 28-летнем возрасте был пострижен в монашество с именем Сергий. Каждый день совершая Божественную литургию, игумен в течение семи дней причащал новопостриженного. Ликовала душа Сергиева и горела Божественным огнем, так как пребывала в нем первобытная чистота и невинность, потерянные первым Адамом. В 1354 году инок Сергий был рукоположен во иеромонаха епископом Волынским Афанасием, который замещал на митрополичьей кафедре святителя Алексия, отбывшего в Византию. Преподобный избрал путь спасения, путь жизни, путь Богообщения. Он пришел в пустынь, пребывал в молитве и посте, претерпел тяжелую брань от бесов, и Господь даровал ему крепкое оружие Духа Пресвятаго. Постепенно к нему стали стекаться иноки, жаждущие пустынного подвига. Так возник монастырь, превратившийся в великую Лавру. Известно, что племянник Сергиев, 12-летний отрок Иоанн, принял ангельский образ с именем Феодор и прожив 22 года в Троицкой обители, был  первым в ней иконописцем, а потом архиепископом Ростовским.

 Преподобный Сергий своим подвигом выразил глубинный смысл монашества. «Печальник земли Русской», святой Сергий предварил своим деланием завет сомолитвенника в вечности Серафима Саровского: «Стяжи дух мирен, и вокруг тебя спасутся тысячи».

 Святой Сергий был достойной отраслью своих благочестивых родителей. Преподобные супруги Кирилл и Мария воспитали своего сына в благочестии, вложили в его душу любовь к Богу и Церкви, к труду, милосердию и родной земле. Приняв он них это богатое духовное наследство, Преподобный щедро передавал его русским людям. 

 На Святой Руси и за ее пределами все, кто обращается к преподобному Сергию, верят, что и его родители имеют великое дерзновение у престола Божия. Поэтому идет благочестивый народ к раке угодников Божиих, изливая перед святыми родителями свои  скорби, радости, просит помощи, утешения, исцеления и благословения на добрую жизнь. Чувствуют православные, что слышат святые родители Сергиевы молитвы их, и еще больше укрепляются в вере, видя знамения и чудеса, совершаемые преподобными Кириллом и Марией.

Трижды молитвами их Хотьков монастырь был избавлен от холеры во время свирепствовавших эпидемий в 1771, 1848, 1871 годах. С конца XVIII века преподобные Кирилл и Мария почитались как местные святые, с этого времени их уже изображали с нимбами и читали перед мощами угодников Божиих особую молитву. Летопись Покровского Хотькова монастыря приводит свидетельства о том, как молитвенное обращение к преподобному Сергию и его святым родителям спасало людей от тяжких недугов.

 Предание говорит о том, что преподобный Сергий заповедал, прежде чем идти к нему в Троицкую обитель, зайти в Покровский монастырь и помолиться об упокоении его родителей. И многие паломники, идущие из Ярославля и Владимира, нередко сначала миновали Троицкий монастырь, чтобы исполнить этот обычай, и уже потому, из Хотькова, снова возвращались к священным стенам Сергиевой обители.

 И сейчас еще можно встретить старые обазки, на которых преподобный Сергий изображен в иерейском облачении, молящимся у гроба своих родителей, с кадилом в руке. Это памятник его сыновней любви к родителям, которым он послужил до самой блаженной… кончины. Часто святой игумен приходил в Хотьков монастырь, чтобы помолиться у гроба родителей, поклониться их святым мощам и совершить заупокойное богослужение.

 рославляя преподобного Сергия, почтим благодарной памятью праведных его родителей. Сия святая двоица явилась благочестивым корнем, давшим русской земле и всему миру чудный плод свой – Сергия великого, печальника и молитвенника о душах наших.

 «Последуем же, верни, обычаю праотец наших и, к великому Сергию поспешающее, не минуем и святых родителей его; придем, поклонимся Кириллу и Марии и, мощи их лобызающее, не забудем, яко в годину лютых испытаний, егда храмы и обители от безбожник разрушахуся и сама обитель Хотьковская поругана и испразднена бе, святи сии, яко стражие вернии, под спудом возлежащее, сию, миру неведомым образом охраняста, чающее, да приидет час славы ея. Мы же к ним духовнии очи возводяще, тепле возопиим: преподобнии схимонахи Кирилле и Марие, молитеся ко Господу о земном отечестве вашем и о почитающих вас любовию».

Память преподобных Кирилла и Марии совершается 28 сентября… 18 января (ст. ст.), 6 июля (Собор Радонежских святых), а также в четверток седмицы Мытаря и фарисея.